в них бились неустрашимые сердца48.
Европе брошен вызов: если второстепенные и третьестепенные государства не найдут покровительства у держав господствующих, они погибнут.
Говорят, что великий критик Февье49 щадит меня меньше, нежели известный натурфилософ*. Чем больше он будет поносить мой деспотизм, тем более французы будут почитать меня. Он был посредственнейший из ста двадцати префектов моей Империи. Мне не известна его «Административная переписка».
Умозаключения теологические стоят куда больше, нежели умозаключения философские.
Я люблю Ривароля больше за его эпиграммы50, нежели за ум.
Мораль есть искусство гадательное, как наука о цветах. Но именно она является выражением высшего разума.
Можно извращать и величайшие произведения, придавая им оттенок смешного. Если бы «Энеиду» поручили перевести Скаррону, то получился бы шутовской Виргилий51.
При ближайшем рассмотрении признанная всеми политическая свобода оказывается выдумкой правителей, предназначенной того ради, чтобы усыпить бдительность управляемых.
Для того чтобы народ обрел истинную свободу, надобно, чтобы управляемые были мудрецами, а управляющие – богами.
Сенат, который я назвал Охранительным, подписал свое отречение от власти вместе со мной52.
Я свел все военное искусство к стратегическим маневрам, что дало мне преимущество перед моими противниками. Кончилось все тем, что они стали перенимать мою методу. Все в конце концов изнашивается.
В литературе ничего нового уже сказать нельзя, но в геометрии, физике, астрономии еще есть широкое поле для деятельности.
Потрескавшаяся со всех сторон общественная система в ближайшем будущем угрожает падением.
Победа всегда достойна похвалы, независимо от того, что ведет к ней – удача или талант военачальника.
Моя система образования была общей для всех французов: ведь не законы созданы для людей, но люди – для законов.
Меня сравнивали со многими знаменитыми людьми, древними и новыми, но дело в том, что я не похожу ни на одного из них.
Я никогда не слышал музыки, которая доставляла бы мне столько удовольствия, как татарский марш Мегюля53.
Мой план десанта в Англию был серьезным предприятием. Только континентальные дела помешали моей попытке осуществить его.
Говорят, будто мое падение обеспечило спокойствие Европы, но при этом забывают, что именно мне она обязана своим покоем. Я направил корабль революции к его конечной цели. Нынешние же правители пускаются в плавание без компаса.
Английское министерство покрыло себя позором, завладев мною. Я был крайне удивлен, прочитав в газетах, что стал пленником. На самом же деле я добровольно ступил на борт «Беллерофона»54.
