но одетые богато: платья парчовые, пояса серебряные, на плечах соболя отборные. Видать, из бояр важных. Царь взглянул исподлобья на вошедших и, ни слова не сказав, отвернулся к оконцу. Заговорил с ними один из вельмож:
– Кто из вас толмач и почто двое?
– Он толмач, – вновь объяснился Алеша. – Только он по-аглицки хорошо, а по-русски не очень. Я за него записываю.
– А по-русски и не надо, по-аглицки пусть пишет за царем. Но чтоб правильно и красиво, королеве письмо, не девке какой, – боярин указал на письменный столик с разложенными на нем инструментами и начатым уже было письмом.
На каменной, отполированной до блеска столешнице то там, то тут чернели капли багряные. Видать, Яшка чем прогневил, тут ему и досталось. Алеша ко столу подскочил, рукавом кровь вытер, письменные принадлежности проверил, Томасу махнул, чтоб садился, сам за спиной его встал. Чуял нутром, что важное дело, боялся, что выгонит царь, посему все пытался обставить так, словно Томас без него не управится. И получилось. Ни царь, ни бояре гнать его не стали.
– Продолжай, Иоанн Васильевич, на чем ты остановился, царь-батюшка? – прогнулся в пояснице второй из вельмож.
Царь вернулся взглядом в комнату, опершись на подлокотник золоченого трона своего, переместился весом всем на правую сторону и заговорил:
– Мы тебе предлагаем союз… коим соединим наши государства в одно великое, от Урала до Англии простершися….
Томас заскрипел пером по пергаменту, Алешка заглянул через плечо его, попытавшись прочитать, что до сих пор Яшкой было записано. Углядел знакомое ему слово: the Maryage – женитьба.
– А если спросишь мя, как же это царь сватается, когда у него есть жена, – продолжил владыка, выдвинув нижнюю челюсть. – То знай – она не царевна, не государственного рода, неугодна мне, и я ее брошу по надобности…
Затемнело в глазах у Алешеньки, вспомнились ему обе царицы Анны, насильно в монастырь постриженные, и Василиса Мелентьева, неведомо куда исчезнувшая, и особливо Мария Долгорукая, в проруби утопленная. Неужто и Марусю та же участь ждет?
Тем временем царь диктовать перестал, Томас чернила просушил, склонился и задком-задком в двери попятился.
– И ты ступай, чего стоишь как вкопанный? – гаркнул на Алешку вельможа. – Пшли вон отседова.
И оба они выскользнули из палат, да только в разные стороны побежали. Томас – к выходу и от беды подальше, а Алешка – на свою беду до царицыной светелки.
Как уж вышло проскользнуть у него мимо нянек и охраны… видать, сам Бог хотел того. Но прошел Алешка незамеченным до самой опочивальни, поскребся мышею в дверь и, не дожидаясь ответа, отворил створку.
Маруся сидела у окна, безвольно опустив одну руку на колени и пальчиком другой обводя замысловатые узоры резного подоконника. Лицом бледная, но формами округлая, в глазах тоска-печаль. В тихой задумчивости своей не сразу заметила она незваного гостя. А заметив, ойкнула, обрадовалась по первости и тут же испугалась.
– Алешка,
