мобильный к моей руке.
Щелк.
Потом нацеливается на лежащего на полу Энцо.
Щелк.
Кровь, защитные очки, ширинка. Все освещается слепящей вспышкой.
Щелк. Щелк. Щелк.
Спохватившись, Энцо закрывает рот. Прокашливается. Подает голос, не меняя своей унизительной позы на полу:
– Ты это… засунь его в рот. Ну, то есть, как его, обрубок. Его так проще будет пришить… я это… где-то слышал.
Перед глазами все плывет. Непрекращающиеся щелчки и голос Энцо отдаются в голове причудливым эхом.
Щелк. Ты это… засунь его в рот…
Я заваливаюсь назад – и падаю, шарахнувшись головой обо что-то твердое.
Щелк.
И тут наконец наступает благословенная тьма.
Диагноз: отрезанный палец
– Ну вот, – сказала доктор Левин, облокотившись на стол и припечатав меня взглядом. Ее покрасневшие глаза обрамлены толстым слоем туши, неопрятные комки которой придают слипшимся ресницам сходство с мохнатыми паучьими лапками. На носу у нее небольшая царапина, и я успела подумать, что, может, она споткнулась и упала. Может, она вообще алкоголичка.
– В принципе, все готово… Так что…
Красивая темноволосая медсестра, которую, судя по бейджику, зовут Мариам, невольно перебила ее, попросив меня держать ладонь неподвижно. Она подняла мою руку, и я инстинктивно вздрогнула, но тут же расслабилась, не чувствуя боли. С облегчением вспомнила про местную анестезию. Мариам улыбнулась, демонстрируя на редкость безупречные зубы, и осторожно надела мне поверх стежков тонкую сетку с компрессом. Большой палец она обернула слоем ваты.
– Чтобы уберечь от травм, – пояснила она.
Я кивнула, не сводя с нее глаз. Она перевязала мое запястье тонким бинтом, обвивая его вокруг большого пальца теплыми и сухими руками. Доктор Левин сидела со скучающим видом, глаза полузакрыты, как будто она изо всех сил пыталась перенестись в другое место, но это ей никак не удавалось. Она набрала в легкие воздух, собираясь что-то сказать, но сперва окинула нас с Мариам строгим взглядом, чтобы убедиться в том, что на этот раз ее не перебьют.
– Есть еще вопросы?
Я принялась лихорадочно соображать. Как же она меня нервирует.
– Да нет, – ответила я наконец, – вернее… да. Есть. А с пальцем что теперь будет?
– В каком смысле?
– Ну, что вы сделаете с этим, как его… кончиком?
– Ах, вот ты о чем… Выбросим, – честно ответила она, глядя в свои бумаги.
– Как выбросите? – мой голос сорвался на фальцет.
– Так. С ним уже ничего не поделаешь. Надеюсь, ты это понимаешь? Знаешь, как сложно пришить кончик большого пальца, отпиленный пилой, да еще с такими рваными краями? Можешь себе представить, какая это адская работа – сшить нервные окончания, сосуды и все такое прочее? Мы не можем тратить столько усилий
