– с рабочего компьютера, уничтожая остатки дорогущего салата, который заказала на обед. Иногда я гуглю, как он поживает, – мне спокойнее убедиться, что он в Мидлтауне, далеко-далеко от меня. Его голубые глаза пронзают меня с экрана, словно он знает, где я. В ушах у меня до сих пор отдается канонада вопросов, которыми он забрасывал меня в полицейском участке. «Вы не замечали? Вы не знали?» Он пытался меня расколоть. Я не поддалась.
Я на таком взводе, что после работы иду не прямиком домой, а в спортзал, расположенный в нашем же доме. Причем пробираюсь через заднюю дверь, которую старуха миссис Лоу всегда подпирает деревяшкой, чтобы удобнее было заносить покупки. Не хватало еще наткнуться в холле на Адриана. Снимая квартиру, мы думали, что будем каждый вечер потеть в спортзале, а не валяться на диване и тупить в телевизор.
Когда мы начали встречаться, я из кожи вон лезла. Брила ноги и на корню истребляла любой намек на лобковые волосы, если они отбивались от той анемичной взлетно-посадочной полоски, которую я возделывала, как любимый огородик. Каждые выходные мы вместе бегали в Астория-парке. Вскоре мы съехались, и тут-то все пошло под откос. Адриан стал испражняться с открытой дверью и наел дряблое брюшко, нависавшее над штанами. «Отцу семейства положено», – шутил он, хотя никаким отцом не был – но очень хотел стать.
И я тоже бросила стараться. Адриану все равно, если я не накрашусь. А если накрашусь, он этого даже не заметит. Впервые в моей жизни что-то было просто. Но для меня это было противоестественно. Я не понимала, кто я, если не силилась стать кем-то другим.
Подтягиваясь, я залезаю на беговую дорожку. Адриан однажды предложил нам купить собственную такую. «Ты будешь бегать, а я писать», – сказал он. На мой вопрос, куда мы ее впихнем, он ответить не смог. Жилой площади у нас семьсот квадратных футов, кухню от остальной квартиры отделяет дверной проем с аркой, а спальня, как микроопухоль, лепится где-то сбоку. Две тысячи триста долларов в месяц за то, чтобы не иметь никакого личного пространства и чистить зубы над раковиной, которая усыпана сбритой мужниной щетиной.
Я начинаю бежать, задрав дорожку покруче, чтобы сжечь побольше калорий. Телевизор, висящий на стене напротив, показывает местные новости, в основном всякий криминал. В памяти всплывают кадры из Гробовщаги: толпа девчонок перед Баттерфилд-С, трясущиеся бледно-соломенные ноги в траве, молодой полицейский с его просьбой отойти от хлопающей на ветру желтой ленты. Я и подумать не могла, что скоро Фелти обрушит на меня шквальный огонь своих вопросов. Это была роль всей моей жизни.
Тяжеловесно топая, я поднимаю скорость до седьмой. От меня пышет жаром. В сотый раз я пытаюсь придумать, как бы увернуться от этой встречи выпускников. Хэдли и Хизер постоянно спрашивают, что я надену на торжественный ужин, и уже планируют, как мы все вместе сфотографируемся у нашего коттеджа на Фонтейн-авеню, в котором мы жили на последнем курсе. Но потом снова передо мной возникает записка, впаявшаяся мне в память. «Нам надо поговорить».
«Почему именно сейчас?» И почему на встрече выпускников? Почему она ни разу не пыталась со мной связаться и почему
