м нет смысла в живых оставаться,
И пряников, кстати, всегда не хватает на всех.
«С зелеными волосами ты была лучше.
И вообще раньше выглядела лучше. Дело не в морщинах, которые тебя так пугают. Они – далеко не единственное, что тебя пугает теперь. Морщины появились оттого, что ты все время чего—то боишься.
Рядом с тобой и я таким же стану. Невозможно с головой погружаясь в человека выныривать сухим.
Ухожу. Справляйся с этим, как знаешь: подавай в розыск, обращайся к психотерапевту. Можешь позвонить моей маме и рассказать, что ее сын – говно. Она поверит. Это не помешает ей радоваться жизни. А мне все равно, я не к маме ухожу.
И не к той, о которой ты подумала. У нее вообще никогда не было зеленых волос, и постареет она еще раньше тебя.
И на Гею мне теперь тоже нельзя… Короче – неважно, где меня искать, потому что искать не нужно.
А помнишь… Нет, не помнишь, разве что во сне. Тебе не стирали память, сама все стерла. Остался один-единственный шаг до той самой кабинки…»
На небе
Однажды двоих увели. Без объяснения причин. Я стоял на краю плато, по-утреннему заторможенный. Смотрел, как уводят Тину и Мартина, и ничего не понимал. Кое-кто из наших слышал рокот аэрокара, но не сообразил, что это такое. Кары над нами летают нечасто, а утром трудно соображать.
Позже мы гадали: куда, почему, зачем увели ребят. Глядели вдаль, в сторону города – туда? Глядели в небо – может, даже туда? Открылись какие-нибудь прежние грехи? У Мартина они были, но ведь срок давности уже вышел. А у Тины не могло быть никаких грехов. Девушки из богатых семей мошенничать не умеют.
Нет. Просто взяли первых попавшихся. И меня могли взять, если бы стоял метров на сто ниже. Может, еще вернутся. За остальными.
Если решили очистить территорию – почему не сказали официально: ступайте подальше, ребята? Года три назад мы этого всерьез опасались, когда на краю нашего плато выросла буровая вышка. Обошлось. Не набурили ничего интересного, демонтировали конструкцию и убрались восвояси. Что же теперь-то случилось?
Три дня мы мучились неизвестностью. Идти в город, выяснять – страшно. Но иначе – сидеть тут, дрожать, как зайцы, переживать за друзей и дожидаться, пока нас всех потянут неизвестно куда, аки телят на убой…
Началось все гораздо раньше. На Земле. Тогда СМИ вопили во весь голос о серьезной социальной проблеме, о молодежи, которую общество вот-вот потеряет. А усиленные наряды полиции всеми правдами и неправдами выкуривали эту самую молодежь из-под мостов, из подвалов, с чердаков. Газами, дубинками, электрошокерами разгоняли загородные стойбища, шныряли по вагонам поездов в поисках беглецов на природу… Мы никого не обижали, просто хотели жить сами по себе. Не становиться шестеренками общественного механизма. Но на Земле не было ни одного места, где этот самый механизм не добрался бы до нас и не проехал по нашим костям. На Земле не осталось ни одного клочка ничейной земли.
Не помню, кто из нас предложил драпать в космос. Поддержала вся тусовка. Многие отвалились позже – слишком тяжело давалось начинание. Мы работали везде, где могли и кем могли – от уличных зазывал до проституток. Клянчили деньги у родителей (кто побогаче), воровали (кто умел). Я почти не помню то время, оно прошло в тумане и в полусне. Но грела цель: заработать право жить бесцельно.
Так прошло около двух лет, почти без приводов и электрошокеров. От огромной тусовки осталось тридцать три человека, остальные сдались и позволили себя интегрировать в шестереночную структуру.
Когда самый младший из нас достиг совершеннолетия, наша команда была готова лететь.
Мы заблаговременно навели справки о внеземных колониях. Привлекательнее всех выглядела Гея. Несколько сотен колонистов (на момент нашего прибытия – несколько тысяч, спасибо за дезинформацию тем, кто якобы регулярно обновляет справочные данные). В изученных районах – мягкий климат, сезонные перепады температур невелики. (Только нам почему-то не повезло. В первую же зиму двое ребят умерли от пневмонии.) Но главное – и это, к счастью, оказалось правдой – колониальные власти не возражают против вольных поселенцев. При условии, что те подписывают декларацию о лояльности.
Мы подписали и в тот же день покинули город.
Шли недели две по каменистой равнине, заросли обходили стороной. Наконец, облюбовали невысокое плато, забрались на него и стали жить.
Поначалу обретались в палатках. Через пару лет палатки превратились в лохмотья, но к тому моменту было все равно. Летом спали вповалку вокруг кострища, в любую погоду – на плато дожди теплые, легко привыкаешь. Осенью перебирались в огромную пещеру на склоне.
