style="font-size:15px;"> Вскоре гости отказались от попыток поддерживать праздничный тон и начали болтать непринужденно, как у себя в лавках или дома.
Мужчины и женщины разделились; стремление к этому обнаружилось с самого начала вечера. Покинутая мужчинами, Кэрол была предоставлена группе матрон, упорно толковавших о детях, болезнях и стряпне: это был их профессиональный разговор.
Что-то кольнуло ее. Ей вспомнилось, как она воображала себя изящной молодой замужней дамой в салоне, занятой разговором с интересными и остроумными мужчинами. Она стряхнула уныние и решила узнать, о чем могут говорить мужчины, толпившиеся в углу между пианино и граммофоном. Поднимаются ли они над этими бабьими сплетнями в более широкий мир абстракций и деловых интересов?
Сделав миссис Доусон изящный реверанс, она прощебетала:
– Что это мой муж бросил меня? Пойду надеру негоднику уши.
Она была вполне довольна собой, так как уловила необходимый сентиментальный тон.
Кэрол важно проплыла через комнату и, возбуждая интерес и одобрение зрителей, уселась на ручке кресла Кенникота.
Он беседовал с Сэмом Кларком, Люком Доусоном, Джексоном Элдером – владельцем лесопилки, Четом Дэшуэем, Дэйвом Дайером, Гарри Хэйдоком и Эзрой Стоубоди – председателем ионического банка.
Эзра Стоубоди был человек первобытный. В Гофер-Прери он поселился с 1865 года. Он был очень похож на хищную птицу: тонкий крючковатый нос, плоский рот, нависшие брови, густо-красные щеки, голова, покрытая белым пухом, и надменный взгляд. Он был недоволен социальными переменами последних тридцати лет. Три десятилетия назад доктор Уэстлейк, адвокат Фликербо, пастор-конгрегационалист Мерримен Пиди и он сам были законодателями Гофер-Прери. В те дни изящные искусства – медицина, юриспруденция, религия, финансы – признавались, как и следовало, областью аристократической. Четверо янки демократически болтали с остальными гражданами, но фактически правили этими выходцами из Огайо и Иллинойса, этими шведами и немцами, которые последовали за ними сюда. Теперь Уэстлейк состарился и почти не появлялся в обществе. Джулиус Фликербо должен был уступить значительную часть практики более проворным молодым юристам. Преподобный Пиди умер. И больше уже ни на кого не производила впечатления в этот испорченный век автомобилей пара рослых серых, на которых все еще разъезжал Эзра. Город стал таким же разношерстным, как Чикаго. Норвежцы и немцы владели магазинами. В обществе задавали тон простые купцы. Торговля гвоздями была так же священна, как профессия банкира. У всех этих выскочек – разных Кларков, Хэйдоков – не было чувства собственного достоинства. Они были трезвы и осторожны в политике, но они болтали об автомобилях, духовых ружьях и бог знает еще о каких новомодных затеях. Мистер Стоубоди чувствовал, что он тут не ко двору. Однако его кирпичный дом с мансардой был все еще самым большим в городе, и Стоубоди поддерживал свое аристократическое положение тем, что изредка показывался среди более молодых людей и ледяным взглядом напоминал им, что без банкира никто из них не мог бы продолжать свои вульгарные занятия.
Когда
