не дышать. Поэтому существование в рамках кодекса Хант считал наиболее эргономичным. Но этот фильтр…
Хотя маска не считалась обязательным атрибутом существования в Городе, на людях Хант предпочитал её не снимать. Ужас не имеет лица, а он был именно им. Страхом. Безысходностью. Смертью. Тем последним, что видели некоторые, прежде чем стать городским удобрением. Но, вопреки расхожему мнению, Артур не получал от этого удовольствия. Это была всего лишь работа, для которой он был рождён и которую обязан был выполнять со всем тщанием верного служителя Города и Суприма. Ничего личного. Так было до Ханта, так есть сейчас, и так останется впредь. Каждый Каратель считался олицетворением правосудия, ибо кодекс гласил, что только через страх смерти рождается послушание, которое держит людей в деснице Закона. Их девиз был прост и понятен – «Сила и Справедливость». Но только мало кто знал, насколько надо быть сильным, чтобы оставаться всегда справедливым.
Сегодня на площади Хант ощутил это сполна, когда от стоявших у него под ногами людей повеяло привычным смирением. И это наверняка успокоило бы его тренированное чутьё, не поймай он тот самый взгляд, от которого внутри поднялась волна странных эмоций. Этот кто-то явно был зол, а ещё совершенно в отчаянии. Там, на помосте, Хант так ясно почувствовал чью-то боль, что его сердце вдруг сильно забилось. Он не мог назвать это удовлетворением или же радостью. Если честно, Ханту вообще было плевать, где убивать очередного предателя: перед всеми на эшафоте или в очередной вонючей дыре где-то на окраине Города. Но тот взгляд, который так выделялся на фоне однотипной толпы, явно считал по-другому. И от этого внутри всё нетерпеливо сжималось, толкая как можно скорее найти источник этих эмоций. Интересно, они уже сталкивались? Была ли это личная неприязнь или абстрактная злость?
Подняв голову, Хант уставился на обшитую углепластиком стену кабины и хмыкнул. Будет интересно побеседовать с этим «взглядом» с глазу на глаз. Он презрительно фыркнул на сомнительный каламбур, и в этот момент воздуха в лёгких стало вдруг не хватать. Респиратор снова споткнулся на вдохе, и руки было сами потянулись к креплениям маски, но тут же замерли, а потом вернулись в позу «спокойствия». Хант размял плечи, словно хотел скинуть доспех, медленно выдохнул и замер. От фильтра несло затхлостью и влажной пылью, что вернуло вновь к мыслям о маске. И появилось странное ощущение, будто ему тесно в этом форменном облачении, которое до недавнего времени он носил с присущим ему равнодушием.
Хант нахмурился и попытался вспомнить, когда всё началось. Наверное, с допроса Руфь Мессерер. В её серой камере, с отдушиной где-то на уровне пола, было тесно и удивительно темно даже ему. Визоры почти не справлялись с царившим по углам сумраком, и только многолетняя привычка ориентироваться на слух позволила Ханту чувствовать себя довольно свободно. Однако застывшую около стены немолодую женщину темнота, кажется, не беспокоила вовсе. Хант чувствовал, как она внимательно следит
