Мне не давала покоя мысль, неужели именно Чарлз убил Педро и Лурдес, но я вновь отогнал ее.
Тем временем стали подходить и те, кто оставался у ограды. Билла Холлиса уложили в тени. Его брат Датч присел рядом. Принесли еще четверых. Один из них, кажется, был из наших вакерос, но сил не было встать и посмотреть.
Спустя несколько часов явились фотографы. Рейнджеры позировали рядом с телами мужчин Гарсия, изуродованные пулями мертвые лица все равно не разглядишь на газетных снимках. Они будут казаться просто грязными и страшными, как лица любых покойников.
Никто и слова не сказал об отсутствующих зятьях Педро. Все оказалось, как он и говорил: их не было в доме. Тела женщин и детей уложили в тени, отдельно от мужчин, то ли по старинному правилу, то ли для того, чтобы не попали на фотографии.
Наблюдая за тем, как фотографы снимают горожан на фоне убитых Гарсия – длинная очередь образовалась, – я почувствовал, что смертельно устал. Понятно, что именно будут думать, а скорее, вообще не будут думать о Гарсия те, кто увидит эти снимки. О Гарсия, чьи останки, втоптанные в пыль и в высохшую кровь, почти неотличимы от известковой почвы. Публика заметит только живых, совершивших подвиг, а в мертвых едва ли вообще узнает людей. Они просто охотничий трофей, вроде убитой пантеры или оленя, прожившие целую жизнь только ради гибели в назначенный момент.
Горожане все прибывали, теперь уже и женщины с детьми. Наши вакерос куда-то исчезли, забрав с собой тела убитых товарищей, а члены «комитета бдительности» вместе с подоспевшими женами тем временем рылись в шкафах. Мебель была очень дорогой, по большей части из старой Испании, да в придачу еще антикварное оружие из чистого серебра. Когда-то Гарсия были богаты, и я понимал, что дом будет разграблен и разорен.
Что до меня – я всегда знал, что не оставлю ни малейшего следа, никакой памяти о себе на этой земле. Но Гарсия – для них все было иначе, они надеялись, и верили, и жили.
Семь
Илай Маккаллоу
После смерти брата я два дня бился в горячке. Индейцам пришлось крепко привязывать меня к лошади. Мы все еще скакали по Льяно, но утром третьего дня я увидел, как вдали сияет нечто похожее на огромный город. Сверкающий город парил в воздухе, и я понял, что мать была права: жара, или лихорадка, или кто-то из резвящихся индейцев все же прикончил меня и скоро я встречусь со своими родными. Наверное, я должен был испытать восторг, но мне вдруг стало грустно как никогда в жизни.
Мы подъехали ближе, и оказалось, что это вовсе никакой не город. Закрытый каньон, но он парил в небе над нами, как будто кусок горной цепи вырезан из земной плоти; широкая сверкающая река, стада оленей. Выходит, мать ошиблась. Индейцы забрали меня в свои небесные охотничьи угодья, где я останусь их пленником до скончания времен.
Я принялся скулить какие-то молитвы, но за шумом ветра меня никто
