на темной перекладине, неказистая, шершавая, и с тоской ждет ночной охоты. Вот кошмар! Но у нее же есть Ляля, надо спрятать за пазуху свой страх.
С Лялей даже обычная прогулка на пруд превращалась в увлекательное путешествие.
– Вот июньский жук, – говорит Ляля, подоткнув плед, расстеленный на молодом клевере. Зеленоватое тельце жука, похожее на перламутровую брошку, слабо шевелится у нее на ладони. – Он вообще-то называется олень или рогач. Видишь, у него тело состоит из трех сегментов, – важно продолжает она. Жене хочется рассказать, как она видела в казахской степи умного усатого жука с локаторами усов, но она стесняется, она привыкла быть второй скрипкой, и это доставляет ей щемящую радость. – Не надо считать, что насекомые такие глупые, сильно уступают нам. У них коллективный разум. Чтоб ты поняла… ну как у колхозников. Это я пошутила. – Ляля смеется. – Ну как же они не умные, если даже личинки делают кокон величиной с кулак, из щепочек там разных или из земли. А вообще, – Ляля зажмуривается от странного удовольствия, – ближе всех к нам муравьи, что ты ржешь? Да, да, такие маленькие, хлопотливые, они давно уже социализм построили! А не понимаем мы друг друга, потому что мы разноформатные. Представь себе муравья в рост человека… И то неизвестно, может, они нас отчасти понимают.
И вдруг одним прекрасным утром, светящимся непросохшей росой, пошла прахом их дружба, ей пришел конец, и юный Папаген в штапельном платьице, ушел для Жени в туман воспоминаний, едкий до слез.
Позавтракав молоком с хлебом, Женя, как собачий хвостик, по привычке топталась у Лялиной веранды, Ляля не спешила вставать, когда резко раскрылись двери хозяйской половины. На гравии дорожки сначала появилась Елена Мироновна, Лялина мать, обычно выдержанная и спокойная, со строгим пучком волос, она была явно не в своей колее; крапчатая блузка, наспех засунутая в юбку, волосы, едва сколотые шпильками.
– Как вы могли даже подумать о таком, не то что позволить себе, – говорила она, едва сдерживая ярость, бестолково махая руками, глядя в дверной проем. – Вы и мой сын, это чудовищно, вам же уже под сорок. На глазах у детей! Шило в мешке не утаишь! Я вас пустила… – Ее лицо из красного стало малиновым. – У вас дочь, какой она вырастет, глядя на вас? Вон из моего дома, слышите? Немедленно! Даю вам час на сборы. Чтобы ноги вашей здесь не было.
Из дома, как проворовавшаяся домработница, вышла в помятом платье Тамара, она сбивчиво извинялась, просила отсрочки, потому что ей надо собраться и найти грузовик. Но Елена Мироновна была непреклонна.
У Жени сильно закружилась голова, она схватилась за ствол березки – неужели правда? Как Тамара могла? Допустить такое? Она и не подозревала, даже чуть-чуть. А теперь их выгоняют, взашей, с позором. Она-то при чем? Женя стала лупить кулаками по перилам Лялиной веранды, с такой неожиданной силой, что попадали горшки с землей. Она хотела взбежать на крыльцо, но споткнулась и некрасиво растянулась на ступеньках. На веранду вышла Ляля в халатике, отчужденно-рассеянно взглянула на нее, даже не помогла подняться.
– Ляля,
