под одеяло, я замерзла. Люблю разговаривать в постели, как будто висишь на облаке или сидишь в лодке, этакая вольная гавань. Почему-то вспомнились детские стихи Стивенсона: Моя постель – как малый челн…[1]
Как знать, полюбит ли Ада книги. В детстве я прочитывала по книге в день, Альме приходилось упрашивать меня: брось читать, пойди погуляй, не будь такой “зацикленной”. Я не знала, что означает “зацикленная”, этого не было в моих книгах.
Никогда не могла понять, почему на меня, единственную из всего класса, кричат за то, что я слишком много читаю. Только теперь, когда мама рассказала мне о своем брате, я осознала, какой ужас испытывала она ко всякой зависимости.
Вот и Лео. На нем голубая пижама в рубчик, “стариковская”. Даже мой отец, которому лет на тридцать больше, чем Лео, не носит такую.
Лео старше меня, был женат, но детей у него нет. Когда мы познакомились, он как раз разводился с Кристиной.
– Какое счастье, что он достался тебе! Мне было бы жаль, если б он остался один, – сказала она в нашу первую встречу. Кристина – судья, очень умная, решительная и вечно занятая. Мне она сразу понравилась.
– Ей важна только работа, – сказал как-то Лео. – Семья для нее далеко не на первом месте, даже не знаю, зачем она за меня вышла.
– А ты зачем на ней женился? – спросила я.
– Я вообще не понимаю, что я делал до нашей с тобой встречи, так что даже не спрашивай. Что-то делал, так, от нечего делать, как все. Это ты, ты удивительная.
Я люблю Лео, хоть он и не читал Стивенсона. “Поэтому ты и не понимаешь, – сказала я ему, – если не читаешь, ничего не поймешь”. А он ответил: “Я же работаю в полиции. Здесь близко видишь то, о чем пишут в романах: любовь, измену, смерть”.
– Так что там за история с Феррарой? – спрашивает он, забираясь в постель, поворачивается на бок и кладет ручищу на мой живот.
– Эта история касается моей мамы. Рассказать? – отвечаю, накрыв его руку своей.
– Валяй, – говорит Лео. Он надел очки и наблюдает за мной, во взгляде любопытство и неподдельное внимание, как тогда, когда я впервые пришла к нему на работу в полицейский участок четыре года назад. Я еще подумала, что ни разу не встречала мужчину, который смотрел бы с таким участием. Обычно так на тебя смотрят женщины.
Альма
Бенетти носил сапоги без каблуков, и от него всегда пахло чем-то кислым. Казалось, он знал что-то мне неведомое, – этим и привлекал и отталкивал одновременно. Появлялся редко, в такое время, когда на улице никого не было. Как-то в воскресенье, в два часа дня, позвонил нам в домофон, попросил кусочек лимона, и моя мать, фармацевт, конечно, поняла, зачем, но лишь сокрушенно покачала головой: “Бедняга”… Запретить дружить с ним – об этом не было и речи, мама верила нам.
Не знаю, что взбрело мне в голову в тот вечер. Было девять, я помню, но еще светло, белый мрамор собора ярко выделялся на фоне стен, обагренных закатным солнцем. Микелу мы не дождались, возможно, ей пришлось помогать родителям в баре. – А что, если и нам попробовать, разочек? – неожиданно
Роберт Стивенсон.
