сослан в Нижний Новгород.
Теперь, когда разнесся слух, что Дмитрий жив, Годунов первым делом вспомнил о его воспитателе, посланном строить крепость Борисов в дикой степи на берегу Донца Северского…
Борис Годунов отобрал у него все вотчины, а потом приказал своему доктору, шотландскому хирургу Габриэлю по волоску выщипать у боярина бороду якобы в наказание за то, что, будучи в Борисове, его свояк расхвастался на пиру и скаламбурил: «Царь Борис – в Москве царь, а я – в Борисове царь».
Но интересовал Годунова, разумеется, не каламбур свояка, а источник слухов о спасении царевича Дмитрия.
Богдан Бельский выдержал пытку, не назвав имен…
С этих пор, говорит Жак Маржерет, Борис Годунов занимался только истязаниями и пытками…
Холоп, обвиняющий своего хозяина, получал от царя Бориса награждение, а хозяина холопа подвергали пытке, дабы исторгнуть признание, иногда – в том, чего он сам не делал.
Марфу Нагую (мать царевича Дмитрия) вывели из монастыря и удалили из Москвы. В столице очень немногие из знатных родов спаслись от подозрений Бориса Годунова.
«Царь хотел все знать», – свидетельствует летопись.
Маржерет уточняет, что Борис хотел знать.
Годунова встревожил слух о Дмитрии; он догадался, что ему подготовляют Дмитрия, и хотел во что бы то ни стало отыскать и самого Дмитрия, и тех, кто ему готовит это тайное оружие.
4
Развернутые Романовыми боевые действия против Годунова совершались тайно и долгое время оставались неприметными для посторонних наблюдателей, но пробудившаяся в Борисе Годунове подозрительность не обошла и Никитичей.
События разворачивались так…
К Семену Никитичу Годунову, возглавлявшему сыск, явился Второй Никитин Бартенев, служивший вначале у Федора Никитича Юрьева (Романова), а сейчас – казначеем у Александра Никитича, и сказал, что в казне у того приготовлено «всякого корения» для отравления царя Бориса.
Был произведен обыск, «корение» нашли, и оно послужило началом «сыска», длившегося около полугода.
«Подобного проявления мрачной подозрительности и варварства в характере нельзя объяснить иначе, как тем, что Борис, вообще опасавшийся за свою корону и жизнь, в это время был встревожен чем-то важным, искал какой-то тайно грозившей ему опасности и потому прибегал к таким суровым средствам, – пишет Н.И. Костомаров. – На это, конечно, могут возразить, что наши летописцы, описывая тиранства Бориса, не говорят, однако, чтоб поводом к его свирепствам было спасение Дмитрия, и Борис, отыскивая тайные замыслы врагов, не говорил, что они хотят выдумать против него страшилище в образе углицкого царевича… А что Борисовы преследования и гонения не совершались гласно ради Дмитрия, то это в порядке вещей: Борису имя Дмитрия было до такой степени страшно, что он не решался и не должен был решиться произносить его громко на всю Русь. Это был для него только слух. Объявить гласно, что он боится Дмитрия, значило
