близки… – Миша решился заглянуть в зеркало ещё раз – оно вдруг оказалось пыльным, в сумрачной, сбитой желейной магмою колкости мглы плохо освещались глаза – только половиной, и уставился на Уэйн озадаченно. Оба лица обратились к нему, но улыбнулся – игрушечная кривая в выцветшем лоске (такая, что не скривить улыбку в ответ – тяжёлый труд, с которым Миша едва и через силу всё-таки справился), – только Тео.
– Да, – согласился он, переместившись под тень белых верхушек сосновых аллей по левую сторону, – я тоже так подумал. Ведь похороны – это не праздник и не какой-нибудь ведьминский шабаш, дорогая. Люди ходят на них не просто потому, что их пригласили или попросили, или, не дай боже, заставили, а из-за того, что связывало их с видевшим последний сон, чтобы помянуть кого-то, кто был им дорог. А просто так никто не станет заглядывать на чьи-нибудь похороны… По меньшей мере это невежливо, – рассмеялся он, заключая при этом надменным-колотым – лисьим, но таким своим, что страшно, голосом: – Так что получается, что вы близки достаточно.
В воцарившейся кипенной тишине трассы было слышно вкрадчивое постукивание ногтями по коже руля, всеобщую, отступавшую к кончикам пальцев рук неловкость, что сворачивала лёгкие, драматический рокот нарастающих капель ливня. Уэйн с отработанной невозмутимостью развела лопатки, кутаясь в лимонно-звёздчатые кляксы скошенных туч под замёрзшими полюсами.
– А ты бы прилетел сюда на мои похороны, Тео? – неожиданно спросила она. Обратный кадр: они с Евой возвращаются с мини-тусовки в Маке. Миша на заднем сидении – глаза изумлённые и твёрдые, как айсберг, которым тянет с сонно-прозрачного горизонта, натянутые по самые подушечки нервы. «Я недавно задумалась о том, что такое судьба». Кремовая тень, падающая с ресниц на щёки. Он понял, что они подъезжали к западной окраине и морским путям по указателям, увеличивающемуся количеству машин и самолётиков-гидропланов, и потому, что стало тяжело дышать, по западному плоскогорью плыло холмами, небо кончалось там, где простор резал зеркало заднего вида.
– А ты, смотрю, уже приглашаешь? – проникновенным, грустью подёрнутым тоном, как бы не соображая, начал Тео, и тон этот дичайше не вязался с его улыбкой, паутиною лёгшей в отражение, раскроив лицо на мелкие круги и квадраты. – Так уверена, что уйдёшь раньше меня? Что ж, я сверюсь со своим графиком и заскочу, если получится.
Дождь перестал звенеть – весь мир сжался до пределов прохлады и тьмы салона, до механических шажков стрелки на генераторе скорости, скольжения шин.
– Не надо такое спрашивать, Фрост, окажи услугу, – медленно проговорил Тео негромким голосом, отойдя от смеха, удивления, растерянности. – Тебе ещё жить и жить. Да и Сенека писал, что большая часть смерти у нас за плечами. Я не люблю подобные разговоры.
Неприятный смешок, стайка взлетевших с крыши высотки галочек-птиц к югу от Ориона, что-то засахаренное чуть пониже бешено пульсирующих артериол.
Ночь
