вдруг затяжной кашель оборвал ее голос.
Сознаюсь, я не ожидал такого ясного по мысли ответа.
– Неужели ее еще беспокоят какие-то заботы? – спросил я старика.
– Под старость сон отлетает, а забота живет, – ответил Улукиткан.
– О чем же ей заботиться?
– О детях.
– Но ведь они сами уже старики!
– Для матери все равно дети.
Мы замолчали, каждый думал о своем.
Черная ночь сковала тайгу. Несказанно широко распахнулось звездное небо. Влажно дуло с ключа. Кто-то подсунул в огонь головешку. Снова глубокая, немая тишина. И вдруг из-за поскотины донеслась песня, тягучая, грустная и долгая, как нартовый след по тундре. Ее пели женщины-пастушки. Песня наплывала из темноты волной, тревожа печальными звуками уснувшие дебри.
Старушка откашлялась, пожевала пустым ртом и снова начала рассказывать о себе. Улукиткан переводил каждое слово.
– Тешка был самый младший, а впереди еще пять, значит не даром прожила. Говорю, человек обязательно должен родить ребенка, научить его жить. Вот и думала: подрастут дети, женятся – и с плеч забота. Но забота не ушла. Однако, сыновья хорошие. Не обижаюсь, их доброту всегда чувствует мое брюхо. И все же не всегда они разумны. Видишь, вот уже и старость придавила, а сердце все еще болит за них. Все думаю: может, что случилось с ними, опыта у них мало, когда в тайгу уходят. Сломали сложенную прадедами жизнь, идут без тропы, не знают куда; говорю – не слушаются.
– Пора тебе не беспокоиться о детях, у них уже внуки, у них своя дорога. О себе подумай!
– Что ты! Зачем плохое говоришь? – И она погрозила кривым пальцем. – Я мать и хочу умереть матерью.
В чуме заплакал больной ребенок. Кто-то завздыхал, заворочался, и снова все стихло.
– И все же, сколько ей лет? Может, ты, Улукиткан, вспомнишь?
– Растеряла она их, свои годы, как олень прошлогоднюю шерсть. Ни счета, ни зарубок не осталось. Давно она старушка, шибко давно.
– Прошу, спроси ее еще раз, пусть вспомнит. Все же интересно.
Она внимательно выслушала Улукиткана. Задумалась, уронив голову на приподнятые коленки. Наконец снова раздался ее хриплый голос.
– К Становому пойдешь – увидишь гарь у речки Луча. Давно большой огонь ходи по тайге, все пожирал. Сколько мне лет было – не знаю, однако при моей жизни к той поре пять раз подыхали и нарождались новые олени. А случился пожар две зимы раньше, как мать Осикты медведь в чуме задрал. Спроси его, когда это было, потом сам скажешь, сколько лет мать Тешки топчет землю.
Пытаюсь разобраться в задаче, однако решить ее можно только с помощью самих же эвенков. Поэтому спрашиваю:
– Сколько лет живет олень?
– Однако, десять.
– Значит, старушке было тогда лет пятьдесят. А когда был пожар или когда погибла твоя мать, Осикта?
Тот повел плечами:
– Давно,
