была уверена, что вы в ла…
Увесистая пощечина прервала ее на этом слоге – начальном слова «лабиринт», как я заключил.
– Да вы что, дядюшка! – негодующе воскликнул я.
– Послушайте, вы! Или оставьте меня в покое, или убирайтесь вон! Поняли?
Барб была в таком ужасе, что даже не смела заплакать во весь голос: от сдерживаемых рыданий она лишь икала. Она страшно побледнела; костистая рука Лерна оставила на ее щеке ярко-красный след.
– Ступайте, возьмите в сарае багаж этого господина и отнесите в львиную комнату.
(Эта комната находилась на втором этаже западного крыла.)
– А нельзя мне занять ту, которую я занимал всегда, дядюшка?
– Это которую?
– Как это – которую? Ну ту, что на первом этаже… желтую, в восточном крыле, неужто забыли?
– Нет, – сухо отрезал Лерн. – Та занята. Ступайте, Барб.
Кухарка унеслась в замок так быстро, как только могла, поддерживая обеими руками дородную грудь, а нам дав возможность любоваться другой стороной ее грузной фигуры, колыхавшейся от быстрого бега.
Справа зеленел заросший пруд. Когда мы поравнялись с ним, наше отражение утонуло в нем, словно сон в летаргии. Меня охватывало все большее и большее удивление.
И все же я постарался ничем не выказать своего изумления при виде новой большой постройки из серого камня, примыкавшей одной стороной к утесу. Постройка эта состояла из двух зданий, разделенных небольшим двориком; двор этот был закрыт от чужих взглядов стеной с воротами посредине, которые в данный момент тоже были закрыты, но оттуда доносилось клохтанье и даже раздался лай собаки, по-видимому почуявшей наше присутствие.
Я отважился прозондировать почву:
– Не покажете мне вашу ферму?
Лерн пожал плечами:
– Возможно.
Потом, повернувшись к дому, позвал:
– Вильгельм, Вильгельм!
Немец с лицом как солнечные часы открыл слуховое окно и высунулся в него. Профессор принялся его ругать на его родном языке так свирепо, что бедняга дрожал всем телом.
«Черт возьми! – сказал я себе. – Вероятно, это по его вине, по его недосмотру, как раз этой ночью вырвалось на свободу нечто такое, чего тут быть не должно».
Когда дядюшка окончил выговор, мы пошли дальше вдоль пастбища. На пастбище находились черный бык и четыре разномастные коровы. Все это стадо без видимой причины эскортировало нас во время нашей прогулки вдоль пастбища. Мой ужасный родственник развеселился:
– Вот, Николя, позволь представить тебе Юпитера. Белая – это Европа, рыжая – Ио, белокурая – Атор, а вот эта, последняя, в очаровательном наряде – можешь называть его каким угодно, дружок: молочным с чернильными пятнами или же угольным с меловыми полосами, – Пасифая.
Этот экскурс в область легкомысленной мифологии заставил меня улыбнуться.
