занавеси в отдельный кабинет. Они тоже были одеты в белые халаты, – значит, они тоже принимали участие в операции…
Но Лерн схватил что-то, и я почувствовал на затылке холод от прикосновения стали. Я закричал благим матом.
– Идиот, – пробормотал дядюшка, – это машинка для стрижки волос.
Он остриг мне волосы, потом тщательно выбрил всю голову. При каждом прикосновении бритвы мне казалось, что лезвие вонзается в кожу.
Затем снова намылили голову, сполоснули все, после чего профессор нанес на мою плешь при помощи жирного карандаша и какого-то особенного циркуля ряд каббалистических линий.
– Сними рубашку, – сказал он мне, – но осторожнее: не сотри мои отметки. Так, а теперь ложись сюда.
Они помогли мне залезть на стол. Меня крепко привязали к нему, причем руки связали под столом.
Но куда подевался Иоганн?
Карл без всяких предупреждений надел мне на лицо нечто вроде намордника. Легкие наполнились испарениями эфира. «Почему не хлороформ?» – подумал я.
– Вдыхай как можно глубже и спокойнее, – посоветовал Лерн, – это в твоих же интересах… Дыши.
Я повиновался.
В руках у дядюшки длинный тонкий шприц… Ай! Он уколол меня в шею. Я с трудом, так как губы и язык были словно налиты свинцом, промычал:
– Подождите. Я еще не заснул… Что это за вирус? Сифилис?
– Всего-навсего морфий, – сказал профессор.
Начала действовать анестезия.
Новый, крайне болезненный укол в плечо.
– Я не сплю! Бога ради, подождите! Я же еще не сплю!
– Именно это мне и нужно было узнать, – пробормотал мой палач.
Пытка становилась все мучительней. Меня утешало сознание, что все приготовления делались для операции на голове… А ведь Макбелл пережил трепанацию черепа…
Я уходил в себя. Серебристые колокольчики наигрывали какой-то райский мотив, который я никак потом не мог вспомнить, хотя он казался мне в ту минуту незабываемым.
Снова укол в плечо, почти безболезненный. Я хотел сказать снова, что не сплю, но усилия были тщетны; мои слова звучали глухо, точно потопленные на дне океана; звуки моих слов уже умерли, только я один еще различал их.
Я услышал, как зазвенели кольца занавески.
И, ничуть не страдая, уже находясь на пороге мнимой нирваны, вот что я ощутил.
Лерн делает глубокий надрез от правого виска до левого, нечто вроде незаконченного скальпирования, и откидывает весь отрезанный кусок кожи на лицо. Если смотреть на меня спереди, моя голова должна казаться таким же кровавым месивом, как голова той несчастной обезьяны, которую оперировал Иоганн…
– На помощь! Я же не сплю!
Но серебристые колокольчики заглушают в моем сознании собственный голос. Мой голос где-то на дне морском, а колокольчики теперь звенят страшно громко, точно жужжат громадные шмели… И я чувствую, что я погружаюсь в море эфира…
