братия. Да?
Что ответить ему? Я не могу позвать его с собой. Я молчу. Он встает, задевает меня худыми, острыми коленями. Скрипит пол, и золотистый кружок пропадает за дверью. Тихо. Снизу доносится голос Кона:
– Cordon, s'il vous plait![2]
Раз, другой и все громче и визгливее.
Борису нездоровится. Я один еду встречать Эстер. Поезд опоздал. Медленно ползут стрелки часов. Беспрерывно приходят и уходят другие поезда. Я рад, когда наконец после долгих ожиданий в окне вагона мелькает лицо Эстер, и мне не стыдно и легко признаться ей, что этот час ожидания я волновался, словно нетерпеливый любовник.
Только на улице, под солнцем, я замечаю, как она похудела, осунулась. Темные круги под глазами. Белокурые строгие волосы еще строже легли вокруг лба.
– Что так всматриваешься? Изменилась я?
Синие жилки вздрагивают под подбородком.
– Я очень устала. Сейчас мы куда? К тебе?
– Куда хочешь.
– Если можно – лучше в какой-нибудь ресторан. Я голодна. А потом я пойду к себе отдохнуть.
Я иду за извозчиком. Она зовет:
– Саша.
– Что?..
Она берет меня за руку:
– Ведь все удачно. – И слабо улыбается.
Проносятся мимо дома, улицы, люди. В ресторане прохладно и нет шума. Столики пустые, только за одним из них сидят какие-то старички, видно, провинциалы. Все шепчутся между собой, оглядываются.
За буфетом тихие голоса. Лакей изредка перекатывает биллиардные шары.
В ресторане Эстер говорит мне:
– Мы поговорим завтра, сегодня я устала.
Я молча киваю головой.
– Ты что загрустил?
Хочет заглянуть в мои глаза и словно тянется ко мне вся.
– Разве ты не рад?
Наливает мне и себе, старается говорить бодро:
– Выпьем за удачу.
Я пью и повторяю:
– За удачу, за удачу!
И больно глядеть, как устало вздрагивают синие жилки. А вечером я снова на вокзале: приехала Нина. В руках у нее два огромных букета. Выходя из вагона, она прежде всего просит:
– Посмотри на цветы, это из нашего сада.
Я гляжу на смятые лепестки. Дома Нина ставит цветы в воду, зовет Бориса. Смеется и ежеминутно спрашивает:
– Правда, чудесные?
В парке возле пруда Эстер рассказывает мне и Борису о своем пребывании в Лондоне. Все дни проходили в упреках со стороны родных. Часть наследства принадлежала ей по праву, и за это право ее изматывали без конца, обманывали, оскорбляли.
Эстер умолкает. Мне становятся понятными круги под глазами, но уже нет боли: все сделано, пройдено, и прошлое должно кануть, не надо оглядываться на пройденный путь. Важно то, что впереди, и об этом нужно говорить. Есть одно – наш день, и что в сравнении с ним все неприятности и упреки. Я говорю им обоим:
– Теперь перейдем к дальнейшему.
Они молчат. Эстер что-то чертит
Отворите, пожалуйста! (
