я тебя провожу.
– Это… неудобно…
Мелькнуло светлое платье, скрылось.
Вхожу в свой номер. Ложусь на постель и слышу, как за стеной разговаривают. Смеется девичий голос. Смех и поцелуи. Перехожу на диван, но, как только ложусь, слышу тихое рыдание, а потом слова:
– Оля, родная, успокойся!
Голос сухой, но старается быть нежным. Не оттого ли он кажется ломким? Я боюсь пошевельнуться. Женщина рыдает. И всю ночь я слышу одно:
– Оля, родная, успокойся.
Ни одного слова больше, одна и та же фраза, повторяется сотни раз с одной и той же интонацией.
Наш первый день в России – Эстер не смогла улыбнуться, жалобно плачет чужая женщина, согнулся Борис…
…Буду ждать нового утра, засыпая, верить, что оно придет иным, и не хочу думать о том, что все – одно только ожидание. Буду гнать от себя эту мысль.
Не я, кто-то другой в этом номере, кто-то другой долго, до рассвета всматривается в темноту: я с Акимом стучу молотком.
Я и Борис разбираем ящики с негативами. Аким, стоя на лесенке, развешивает занавески. Плотно прикрыты ставни. Уже давно пробило двенадцать, но мы все еще заняты: Аким хочет как можно скорее открыть фотографию и торопит нас. Эстер спит в кресле. Устала за день и заснула крепко, хотя мы расхаживаем, двигаем мебель.
Только что я спросил Бориса о вчерашнем вечере. Я не мог не спросить; он меня смутил: первый день, и уж было что-то недоговоренное. Борис отвечает мне:
– Ничего не произошло, право, ничего особенного.
Я качаю головой.
– Не веришь?
– О чем это вы? – окликает Аким.
Борис еще ниже нагибается к ящику, становится на колени, и, разворачивая бумагу, шелестя ею, тихо говорит мне:
– Нагнись.
Я тоже становлюсь на колени.
– Саша, мне не хочется говорить при Акиме… Вот я провожу тебя, поговорим, а сейчас будем работать.
Мы беремся за другой ящик, а когда бьет три, я прощаюсь с Акимом. Он напутствует меня:
– Спи хорошенько, хорошенько отдохни, завтра тоже немало работы.
За углом поджидаю Бориса.
– Я очень устал, присядем где-нибудь, – просит он.
Идем к набережной. Разбросаны скамьи. Я оглядываюсь, никого нет.
– Саша, вчера ничего особенного не было. Ты качал головой, когда я тебе это говорил, значит, ты не поверил, но это так, Саша.
Он прижимается ко мне:
– Я не грущу, Саша, наоборот, я очень рад. Давай, родной, давай, милый, не будем говорить обо мне. Ты не обращай на меня внимания, и на Эстер тоже. Да, да, и на Эстер тоже.
– И на Эстер?
Я стараюсь говорить спокойно.
– И на Эстер? Почему ты так отделяешь ее и себя от меня, от Акима?
– Я не отделяю, что ты!
Он взволнованно встает:
– И не думал… Я только хотел сказать… Вот только по поводу твоих слов о вчерашнем вечере. Ты ведь тем самым и про Эстер спрашивал. Не так ли? И вот, не
