наши донские варницы отобрать.
– Так, так, – качал седой головой старик, – изюмцы, что ль, забижают-то?
– Да не только они – и другие.
– Ну, сынку, царь разберет, на чьей стороне правда.
– И мы так думаем… Ну, пойдем, дед, в кабак, угощу со встречи.
– Що ж, Грицько, дело це дуже гарное. Пидемо, – охотно согласился старый запорожец и, закинув домру за плечо, пошел вслед за Банниковым.
Кабак стоял в центре городка, недалеко от атаманского дома, близ церкви. Ничем особым он не отличался от других в ряду стоявших с ним куреней. Лишь длинный шест у дверей с расколотым горшком наверху да сорокаведерная бочка с вином у крыльца указывали на то, что это был кабак.
Григорий толкнул ногой дверь. Она со скрипом распахнулась: из кабака повеяло винным перегаром и табаком.
– Входи, дед, – пропустил впереди себя старика Григорий и шагнул через порог вслед за ним.
В кабаке, несмотря на ранний час, уже сидело с десяток казаков за жбаном вина.
– Га, Гришка!.. Банник!.. – послышались веселые голоса. – Садись с нами. Садись и ты, дед Остап!
Казаки раздвинулись на скамьях, освобождая место Григорию и домрачею.
– Ну, братцы, – сказал Григорий, усаживаясь за стол, – угощать буду я… Якудра! – крикнул он кабатчику. – Пои нас вином, чтоб ажно носы посинели.
Вытащив из кармана туго набитый деньгами кошель, бросил кабатчику. Тот на лету поймал его и налил огромный жбан вина. Прислужник едва донес его до стола.
– Пей, братцы! – радушно угощал Григорий. – В кошеле у меня денег много, да и Якудра еще сдачи даст.
Когда выпили по нескольку ковшей, Григорий, хмелея, стал взволнованно размахивать руками.
– Ведь вы ж поймите, братцы, – жаловался он, – вечно мы, донские казаки, владеем речками Бахмутом, Красной да Жеребцом. На речке Бахмуте мы нашли соленые воды, выкопали там колодцы, начали варить соль. Другим завидно стало, начали к нам приходить разные люди: минчане, торяне, изюмцы, тож норовят соль варить… А полковник Шидловский своим казакам по той речке городки строит. Да разве ж это не обидно нам? Обижают донских казаков. Где ж правда?
– Была правда, да заржавела, – вздохнул дед Остап.
– Ототрем, дед, ржавчину! Вот те господь, ототрем! – запальчиво сказал Григорий. – Расскажем царю о наших обидах, рассудит он по-справедливому…
– Здорово были! – раздался у дверей веселый басовитый голос.
Все обернулись на возглас. В дверях стоял высокий, стройный казак в бархатном, вишневого цвета кафтане. Вид у него был щеголеватый, бравый. Широкий пояс, подбитый голубым бархатом, расшитый золочеными нитками и украшенный каменьями, туго охватывал его стан. На поясе, на серебряных застежках, висела кривая турецкая сабля с белой костяной ручкой.
Казаку, было лет под сорок. Смуглое красивое лицо его было бронзовым от загара. Мягкая черная бородка обрамляла худощавые щеки.
– А,
