курносый, с рыжеватой бородкой, подтащил жену к кругу, заломил ухарски шапчонку на затылок и, откинув ногу, вызывающе хрипло крикнул:
– А ну, атаманы-молодцы, налетай кто хошь! Не люба мне стала… Ежели есть желающие – бери, владей, только магарыч добрый ставь!..
Митька пригляделся к плачущей женщине, сидевшей на корточках на земле, уткнувшись лицом в колени. Растолкав казаков, он рванулся к ней и прикрыл полой ветхого зипуна.
– Будь мне женой! – сказал он взволнованно и неуверенно.
– В добрый час!.. В добрый час, Митька! – весело откликнулись казаки.
– Магарыч, Митька, ставь, – хлопнул его кто-то по спине. – Видишь, какую жену тебе дали.
– Поставлю, – дрожащим от волнения голосом сказал Митька. – Ей-богу, поставлю!
Лицо его засияло в блаженной улыбке. Вот оно, счастье-то!
Вздрагивая от рыданий, турчанка продолжала сидеть на земле не шевелясь.
Митька мягко сказал ей:
– Вставай, голубица, пойдем. Теперь навроде я твой муж… Круг казачий поженил нас.
Таков уж был суровый казачий закон. Круг волен был развести с женой, круг мог и женить.
– Пойдем, говорю, милушка, в курень, – снова ласково сказал Митька турчанке. – Моя ты теперь вовек: моя жена. Понимаешь, что я тебе говорю-то?..
Но турчанка не обращала внимания наТуляя, не шевелилась и безутешно плакала.
К ней подошел атаман Шуваев, высокий рыжебородый казак:
– Слышишь, Матрена, ай нет?.. Тебе ведь говорят… Ступай вот с ним, – указал он на Митьку. – Он теперь твой муж. Круг приговорил.
Турчанка взглянула на Туляя и, поняв наконец, что случилось, в отчаянии бросилась к Сережке Воробьеву. Схватив его руку, целуя и обливая ее слезами, она нежно взмолилась, искажая русские слова:
– Мили мой!.. Мили, моя ж любит тибя… Моя не уйдет от тибя… Нет!.. Не уйдет!.. Возьми моя домой… Возьми!..
Прижимаясь щекой к его руке, она быстро заговорила по-турецки:
– Родной мой, желанный, не гони меня от себя. Я буду любить тебя еще нежней… Всю жизнь свою буду твоей рабой… Ноги твои буду целовать… Не гони, не отдавай меня. Если отдашь этому бородатому шакалу, – со страхом взглянула она на Митьку, – я утоплюсь…
Слова жены сквозь хмель проникли в сознание Воробьева. Он осмысленно взглянул на рыдающую женщину и ужаснулся тому поступку, который совершил спьяна. Судорожно схватив турчанку, он рванулся было с ней из круга, но законы казачьи суровы, обычаи нерушимы. Казаки тесно сомкнулись вокруг отрезвевшего Сережки.
– Пустите! Так вашу… – разъяренно закричал он, расталкивая казаков и пытаясь вывести жену из образовавшегося тесного кольца. – Пьян… пьян я… По пьянке сделал… Пустите!..
Но его с турчанкой снова втолкнули на середину круга.
– Да пустите ж, дьяволы! – в бешенстве взревел Сережка и с поднятыми кулаками бросился на казаков. – Говорю ж я вам, что по пьянке сдурил… Люба мне Матрена! Люба!.. Ей-богу, люба!..
Атаман
