и противно от того. Нельзя было винить Светку, да я её и не винил. Но и с собой поделать ничего не мог. От всех последних приключений я словно отупел – перестал чувствовать. Хотя боль я же чувствовал. Да, только её, но повсюду.
На третий день я сказал:
– Давай я вас к твоей маме отвезу.
Она кивнула. И отвёз.
Стало полегче. И за неё спокойней, и за Лёшку. Работа отвлечёт. Она теперь от чего угодно отвлечет. На следующее утро я проснулся в пять. Ворочался – гонял в голове всё, что за последние дни произошло. Перед глазами проносились Валера, Гаврилыч, Седой, крузаки с фэсэошниками, Света в слезах, Алла тоже в слезах. Молодец, кстати, проверка началась чуть не на той же неделе.
Ощущения были непривычные. Рядом никого. Всё, на что раньше опирался, как на твердь, на фундамент, разрушилось распалось. Ещё вчера вообще болтался и барахтался. Сегодня уже что-то твёрдое под ногами попадается, но каждый шаг, как первый раз в жизни.
Нехотя встал, посмотрел на градусник за окном. Плюс десять. Для октября теплынь. Нашёл кроссовки, спортивный костюм и спустился. Начинало светать, но фонари ещё горели. Ну что, Арам Герасимович, физкульт-привет! И побежал.
По Олимпийскому до входа в Екатерининский, пересек до театра Советской Армии и почувствовал, что запыхался и взмок. Всё-таки очень тёплая осень. Я перешёл на шаг. Движение уже набирало обороты. Город раскачивался, выходя на учащенную деловую частоту. Пульс немного припал и я снова побежал, но уже слегка трусил – по сути делал вид, что бегу. Вот только для кого – я и сам не знал.
***
Я очень быстро вспомнил все мучительные стычки в период, когда мы только сходились и я готовился назвать её своей. В мыслях-то давно уже считал. Влюблён был – да! А в самых смелых мечтах всё было взаимно! Ну а на деле моя очередная претензия на безраздельное господство в сердце избранницы оборачивалось очередным же щелчком по носу: «А ты что это распоряжаешься? Нам батюшка свечку пока не держал!» Это была её обычная манера выражаться. Грубость, хоть и лишенная традиционных нецензурных звуков, оглушала своей пронзительностью, попирая что-то глубинное и уязвимое и, самое главное, без малейшей необходимости.
За это «неформатируемое хамство», как он утверждал, Валера с ней и расстался. Мне же в пылу одной из сор – уже семейной – довелось услышать, что я всё за дружком своим подбираю, как верная, но мелкая собачонка. В форме вопроса, дескать: «Доколе?» Это я тоже припомнил – в момент ужаснулся не по одному пункту. Но и понял – почуял, скорее, страх, что поглавней и глубже сидел. «Не дай бог, выкинет она чего-то такого, что я не смогу не то, что простить, а и даже принять.» Я далёк от Валеркиной щепетильности, религиозные чувства мои тоже сложно оскорбить. Такой весь очень удобный, неконфликтный, а по сути бесформенный – то есть без единого острого края – да вообще без углов. Хм, неужели даже сравнение с собачонкой меня не задело: «По крайней мере удобно» – первое, что пронеслось в голове, хватило ума не улыбнуться. А всё почему? А теперь я знаю: потому что главный страх мой меня держал: «Терпи, это ещё фигня! Сможешь ли дальше
