многотонным грузом женщины. Еще одной женщины, неведомо как оказавшейся рядом с разоренным жилищем Александра.
Абсолютно невредимой в этих жутких останках была только рука, до сих пор неведомо чьими промыслами сжимавшая в ладони книгу – серенький невзрачный томик еще из тех, советских изданий, в которых красок было поменьше, а смысла побольше. Даже не вглядываясь, Кудрявцев мог со стопроцентной точностью (ну почти стопроцентной) выдать название книги: "Лев Толстой. Анна Каренина». Именно по этой книге он когда-то давно писал сочинение. Какой это был класс Александр не помнил; зато он помнил чувство безмятежности и железобетонной уверенности в завтрашнем дне – чувство, безнадежно утерянное в начале девяностых.
Этой незнакомке ничем нельзя было помочь. Единственное – укрыть от нескромных взоров. Что он и сделал, содрав с необъятной кровати что-то непонятное и очень приятное на ощупь, чем можно было накрыть всю груду железа. Слабый порыв соседки, попытавшейся привстать на кровати, Александр проигнорировал и, завершив скорбное дело, направился на разведку местности – дело, которому он тоже был весьма и весьма квалифицированно обучен.
Брюки, благодаря широкому ремню, ужатому сразу на три дырочки, больше не падали, и подполковник Кудрявцев, отступив метров на двадцать, к самой опушке леса (какой лес в густонаселенном микрорайоне Саратова?!), оглядел место локальной катастрофы. Как иначе можно было назвать нагромождение странных развалин, с крышами и без них, будто постриженных гигантской косой каждое на своем уровне; обломки каких-то машин и механизмов, в одном из которых он с удивлением узнал переднюю половину КАМАЗа, задравшую лобовую часть целой на вид кабины, из которой пытался выбраться рослый мужик в комбинезоне. Чьи-то ноги торчали между кабиной и частью кузова – оттуда, где никаких пассажирских мест конструкцией грузовика не предполагалось.
Рядом в стену такой же, как кудрявцевская, полукомнаты упирались три трубы метрового диаметра длиной, как прикинул подполковник, в те же пять метров. Нет – в верхней было поменьше – метра три. Из глубины одной из нижних, длинных, доносилось басовитое рычание собаки (точнее собак, поскольку рычание перемежалось более звонким взлаиванием). Там же кто-то истерично бормотал, но Александр не бросился немедленно на подмогу, поскольку ни в лае, ни в рычании никакой агрессии не распознал. Как рычит пес, бросившийся на человека, он знал слишком хорошо; еще лучше он знал, как эту агрессию пресечь. Самым фатальным для агрессора образом.
Перечислять все то безобразие, что Кудрявцев оглядел практически мгновенно, можно было долго. Ему же хватило лишь этих самих мгновений, затем неторопливо, примечая каждую мелочь, и откладывая ее в память так же надежно, как в любом другом серьезном Задании (а для Александра все Задания были серьезными), он направился по часовой стрелке вокруг этих Содома и Гоморры, в центре которых островком
