в Новочеркасск. Вот так штука! Новороссийск – Новочеркасск, оба города начинаются на «ново…». Тогда, действительно, мог и писарь напутать.
В Новочеркасске тоже ночевали в гостинице. Разрядом похуже, с клопами, и Павел всю ночь просидел одетым на стуле. Утром отправился в часть, расположившуюся летним лагерем на окраине, которая называлась Хотунок. Позже там мы сняли комнату в хате у молодой казачьей семьи. Сдали они нам горницу с пышной кроватью, деревянным столом и парой табуреток. В переднем углу три закопченные иконы.
Иконы по требованию Павла мы вынесли, бумажные яркие цветы, украшавшие стены, не понравились мне. Павел развесил фотографии, которые были им оформлены особенно: одна вмонтирована в опиленный обломок пропеллера, другая выглядывала из какого-то прибора с разбитого самолета, у третьей рамочка из витого желтого целлулоида, все – оригинально. Прикнопили к стене и большую географическую карту РСФСР. Стол он накрыл зеленой бумагой, поставил портрет Ленина, а сбоку положил альбомы. Павел с такой нежностью обтирал их мягкой тряпочкой.
Замечательной чертой моего мужа было то, что он никогда никого не ругал за промахи, а только огорчался, и это ярко выражалось на его лице…
В понедельник Павел принес из лагерной столовой синюю книжечку талонов, где на каждый день было расписано: завтрак – 25 копеек, обед – 50, ужин – 25. Мое пропитание. Я должна ходить в лагерь, чтобы быть сытой. Правда, мы прикупили НЗ – неприкосновенный запас – несколько фунтов сухарей, сахарную голову.
И вот первый ужин в огромной зеленой брезентовой палатке. За длинным, добела выскобленным деревянным столом молодые летчики, некоторые с женами. Шутки, смех. Гречневая каша с маслом, душистый сладкий чай.
После ужина мы с Павлом ходили к кому-нибудь в гости, но чаще отправлялись домой, ему, как молодожену, разрешили ночевать в деревне, а с восходом солнца – на полеты…
Мой муж получил повышение по службе, стал командиром звена. Я находила, что новая армейская форма, особенно темно-синяя парадная, гораздо больше идет Павлу, чем морская. Он соглашался, тосковал только о кортике. В гимнастерке и галифе Павел выглядел моложе, стройнее. К его среднему росту и небольшой сутуловатости не шли брючные костюмы. Моей священной обязанностью на все время стала замена на его гимнастерке белых подворотничков, чистка латунных пуговок до золотого блеска, в чем я преуспевала. Гладить форму муж мне не доверял. Драить сапоги тоже. Не побоюсь сказать, что флотская привычка к аккуратности в одежде заметно отличала его от многих летчиков.
Попав в начальники, Павел начал учить молодых летчиков полетам высшего класса. Однажды, показывая, что главное в летном деле точный глазомер, решил показать своим ведомым кое-что сверх учебно-боевой программы. Снизившись над зеркальной гладью донского разлива, он слегка отжал ручку управления, аккуратно тронул колесами аэроплана воду и снова взмыл вверх. Усердные ученики без его разрешения поспешили повторить маневр и… один за другим
