style="font-size:15px;"> – Отлично! – Письмецо помолчал, потом попросил – Слушай, дай воды, а? Встать не могу…
Гильем молча сбегал за водой. Его собеседник надолго припал к кружке, потом вновь заговорил.
– Да нет, мэтр ничего себе. Не жадный. Что сам знает – всему научит. И заработком поделится. Но и отработать тебе придется, и не думай, что только исполнением его драгоценных кансон! Я поначалу и по канату ходил, и прыгал, и всякую похабщину нес, – Письмецо удрученно махнул рукой.
Гильем молчал. О такой цене он не думал.
– Ничего, всему научишься. Только смотри, себя не растеряй. Он сказал, в компании виолы и своих песен отправлюсь я в путь. Слушай, будь другом, спой еще раз… я твою кансону не украду, мое-то сердце давно уж не зеленое. А может, и украду. Ну, спой!
И обернется сердце мое ясным рассветом, И в горькой лазури счастья утонет оно.
Я не хочу умереть, твоей любви не отведав, Не подарив тебе желанной оскомины
Письмецо слушал, затаив дыхание, покачивая в такт головой и безотчетно улыбаясь.
– Это хорошая кансона, парень, – сказал он, когда Гильем замолчал. – В жогларах ты не задержишься. А сейчас помоги-ка мне добрести до постели, не то я свалюсь под стол, и придется тебе выметать меня вместе с объедками.
Гильему казалось, что уговорить отца будет нетрудно. Его старший брат не так уж плохо справлялся со своими обязанностями, сестра была уже достаточно взрослой, чтобы помогать тетке (жена хозяина «Кабаньей головы» умерла, когда Гильем было пять лет), и еще недостаточно – чтобы заторопиться замуж и заставить отца потратиться на приданое. Словом, без Гильема жизнь в доме Камарго не слишком бы изменилась. Но отец так не думал.
– Не для того я растил тебя, – отрезал он, ожесточенно скребя поясницу, – ишь, чего удумал. Из сытого дома – да в побродяжки. Олух…
Гильем не стал спорить. Не задумываясь ни минуты, не жалея и не боясь, он попросту сбежал из дому.
Знаменитая на всю Окситанию школа трубадуров находилась в стенах замка Омела, вотчины рода, давшего миру великого певца, создателя темного стиля, о котором недоброжелатели говорили, что и сам поэт, проспавшись и протрезвев, с трудом мог понять, что написал накануне. Наследники Раймбаута Ауренги свято чтили его предсмертную волю и вот уже несколько десятилетий исправно содержали основанную им школу, в стенах которой невежественные «козлята» (это прозвище с незапамятных времен репьем прицепилось к начинающим жогларам) постигали семь свободных искусств. Ученики, волею судьбы попавшие сюда, осваивали то, что могло пригодиться будущему исполнителю, почти все, выучившись, поступали на службу к уже известным трубадурам, и лишь немногие, совершив с хозяином несколько странствий и набравшись опыта, рисковали пуститься в путь в одиночку. Они приходили сюда через одного неграмотные, неуклюжие и неумелые, но почти
