по груди змеи напомнило мальчику, что он собирался повидать мать. Значит, так тому и быть.
Если сосредоточиться на том, чего хочешь, удобный случай представится сам. К тому же и Главк обладал магической силой. Ребенок похлопал по его вытянувшемуся телу, беззвучно повторяя: «Агатодемон, Сабазий-Загрей[2], отошли его прочь, прочь, прочь». Этим заклинанием, он слышал, пользовалась его мать. Хотя он и не знал, для чего оно, собственно, предназначено, попытаться стоило.
Эгис послушно повернул от лестницы в коридор напротив. Там, совсем недалеко, стоял мраморный лев, приподнявшийся на задних лапах. Эгис прислонил ко льву щит и копье и зашел за его спину. По местным меркам, он был совершенно трезв, но, перед тем как заступить на пост, выпил слишком много. Не стоило терпеть до конца смены. Все часовые удалялись за льва. К рассвету рабы вытрут лужи.
Уже в ту минуту, когда страж, еще не отложив оружия, сделал первый шаг, ребенок понял, что это означает, и кинулся вперед. Бесшумно взлетел он по холодным гладким ступеням. Мальчика всегда забавляла легкость, с которой он мог обогнать своих ровесников. Как будто они и не старались убежать.
Эгис и за львом не забыл о своих обязанностях. Когда залаяла сторожевая собака, он тут же выглянул из-за скульптуры. Но лай доносился издалека и вскоре прервался. Эгис одернул одежду и подобрал оружие. Лестница была пуста.
Ребенок бесшумно притворил за собой тяжелую дверь и потянулся к щеколде. Хорошо смазанная, она закрылась без звука. Мальчик вошел в комнату.
Единственная лампа горела на высокой подставке из сияющей бронзы; подставку обвивала позолоченная виноградная лоза, и ножки ее в форме оленьих копыт тоже были вызолочены. Вся комната дышала теплом и таинственной жизнью, которая пронизывала тяжелые занавеси из синей шерсти, с шитьем по краям, нарисованных на стенах людей и даже само пламя лампы. Голоса мужчин, отрезанные массивной дверью, доносились сюда лишь как неясное бормотание.
Было душно от ароматов масла для притираний, ладана и мускуса, от смолистого запаха сгоревшей в бронзовой жаровне сосны, от красок и мазей в афинских склянках, от запаха тела и волос его матери и чего-то едкого, что она сожгла, когда занималась магией. Сама царица почивала на ложе, ножки которого, инкрустированные слоновой костью и черепахой, заканчивались в форме львиных лап; ее волосы рассыпались по вышитой льняной подушке. Никогда прежде мальчик не видел мать погруженной в столь глубокий сон.
Царица Олимпиада спала крепко; казалось, ее нисколько не тревожит отсутствие Главка. Ребенок помедлил, наслаждаясь своим тайным безраздельным владычеством. На туалетном столике из дерева оливы разместились вычищенные и закрытые горшочки и склянки. Золоченая нимфа поддерживала луну серебряного зеркала. Шафранового цвета ночная рубашка лежала на скамеечке. Из смежной комнаты, где спали
Александр соединил в заклинании два орфических божества: сына Зевса и Персефоны Загрея (Zagreus), растерзанного титанами, и фригийско-фракийского Сабазия (Sabazeus), священным животным которого была змея.
