«Панегирик» – книга увидела свет в 1989 году и стала шедевром беллетристики – Ги Дебор сдержан, элегантен и зачастую излишне скромен. Среди прочего он рассказывает, «что я любил».[8] Естественно, Дебор много читал и у него было множество любимых книг и любимых писателей: Стерн, Клаузевиц, Ли По, Данте, Кардинал де Рец, Омар Хайям, Макиавелли, Краван, Лотреамон, Фукидид, Сунь Цзы, Маркс, Кастильоне, Вийон, Токвиль, Грасиан, Оруэлл, Де Квинси, Бренан, Мак-Орлан, Сен-Симон, Свифт, Борроу, Манрике, Гегель, Фейербах, Лукач и т. д. и т. п. Помимо того, он говорит нам о любви к «подлинной Испании», Италии и Парижу, которого уже нет. Он любил многих женщин, в частности – Элис, любил своего погибшего друга Жерара Лебовичи, но больше всего на свете любил выпить. «Притом что я много читал, пил я куда больше. Я написал много меньше, чем обычная пишущая братия, а выпил намного больше, чем обычная пьющая публика».[9]
В зрелые лета Дебор стал заметно похож на Джефри Фермина, британского консула, антигероя романа Малькольма Лаури «У подножия вулкана» (1947), которым Дебор восхищался в юности.[10] Обладая трагическим складом ума, Дебор охотно предавался бы думам у подножия вулканов Оверни. Подобно консулу, он любил состояние опьянения, дарующее ощущение умиротворенности, приятное и жуткое одновременно. «В мире нет зрелища ужасней пустой бутылки! – восклицал консул. – За исключением разве пустого стакана».[11] «Возможно ли, если не напиться, подобно мне, – рассуждал он в другом эпизоде, – постичь, как прекрасна эта старуха из Тараско, что играет в домино в семь утра?»[12] «Я бы почти не болел, – писал Дебор, – если бы не алкоголь, из-за которого я подхватил подагру и нажил кучу недугов – от бессонницы до головокружений… Временами по утрам я испытываю прилив вдохновения, но мне трудно взяться за перо».[13] Сама жизнь, уверял Дебор, должна пьянить, быть подобием величественной полноводной реки, которую страстно хочется испить до дна.
В «Панегирике» Дебор так же с любовью пишет о своем пребывании в Шампо. Он проникся «очарованием и гармонией» здешних мест. Это было «величественное уединение», «приятное и волнующее одиночество».
«Я провел здесь несколько зим. Снег падал дни напролет. Ветер намел большие сугробы… Несмотря на стены, весь двор утопал в снегу. В камине горел огонь. Казалось, будто окна дома открываются прямо на Млечный Путь. Ближние звезды ослепительно сияли в ночи, а в следующий миг угасали, задернутые легким туманом. То же самое происходило и с нашими беседами, празднествами, встречами и привязанностями. Это был грозовой край. Грозы приближались бесшумно – сначала набегал легкий ветерок, сквозивший по траве, и горизонт озаряли вспышки. Затем сверкала молния и громыхал гром, его раскаты напоминали долгую канонаду и доносились со всех сторон – точно мы находились в осажденной крепости. Однажды ночью молния сверкнула совсем рядом, непонятно было, куда она ударила. Внезапно на короткий миг пейзаж озарился ровным светом. Ни одно произведение
Debord. Panégyrique, vol. I, p. 15.
Debord. Panégyrique, vol. I, p. 42.
В письме к Патрику Страраму от 31 октября 1960 года Дебор писал: «У меня подвернулась возможность, равно как и время, перечитать роман (“У подножия вулкана”) от корки до корки, ближе к началу сентября, в поезде, циркулирующем между Мюнхеном и Генуей. Мне он показался лучше и умнее, чем в 1953 году, даже несмотря на всю мою тогдашнюю любовь» (Guy Debord. Correspondence, vol. II: Septembre 1960 – décembre 1964, Paris, 2001, p. 40).
Малькольм Лаури. У подножия вулкана (пер. В. Хинкиса).
Там же.
Debord. Panégyrique, vol. I, p. 46.
