Муромец Илья
воеводой был всегда.
Но история – дело тонкое.
Сегодня ты на коне,
а завтра звонкие
кандалы на ноженьках, цепи.
Держись поэтому крепко
за уздечку, степной богатырь,
поезжай позади да смотри:
не бегут ли за вами черти
бедовестники – вестники смерти.
Долго ли, коротко шла рать —
нам неинтересно.
Вдруг выходит из леса,
из самой глубокой чащи
чёрт и глаза таращит:
– Вы куда это, витязи ратные?
На вас копья, мечи булатные,
да кобылы под вами устали.
Отдохнуть не желаете?
– Да, да, притомились, наверно.
Где тут, чертишка, таверна?
– Дык поблизости есть избушка
на курьих ножках,
в ней дева (старушка)
пирогами всех угощает
да наливает заморского чаю,
а после печку по чёрному топит
и в баньке парит
приблудных (мочит).
Раззявили рты служивые:
– Тормози, Микула, дружину! —
орут Селяновичу с эхом. —
Утомились братья твои, приехали.
Что поделаешь,
с солдатнёю спорить опасно:
на кол посадят, съедят припасы.
Развернул воевода
процессию к лесу
в поисках бабьего интересу.
Подъезжают к избе, заходят.
Там баба-краса не ходит,
а лебёдушкой
между столов летает,
чай заморский разливает
в чаши аршинные,
песни поёт былинные.
А на скатертях яств горами:
капусты квашеной с пирогами
навалено до потолочка.
– Как звать-величать тебя, дочка?
Девица-краса краснеет
да так, что не разумеет
имени своего очень долго:
– Кажись, меня кличут Ольгой.
– Ну, Олюшка, наливай
нам свой заморский чай!
Выпили богатыри, раскраснелись.
Глядь во двор, там банька алеет:
истоплена дюже жарко —
дров бабе Яге не жалко!
Не жалко ей и самовару,
мужланам зелье своё подливает
да приговаривает:
– Кипи, бурли моё варево;
плохая жизнь, как ярмо,
пора бы бросить её;
хорошая жизнь, как марево;
был богатырь, уварим его!
Воины пили чай и хмелели.
Лишь Потык,
прислушался он к напеву,
бровь
