Первый день весны
И снова в мире – первый день весны,
но – всё – по-прежнему на свете этом:
не стало счастья больше в нём,
ни каплей меньше – в море лжи
и боли… и трещать капели —
устало надоест из года в год о том,
что есть она, чтобы напомнить о весеннем счастье,
что, может быть, пора – давным давно —
нам что-то изменить, избавившись от страха власти,
в котором мы боимся сделать шаг —
навстречу ли, или – невозвратимо – удаляясь…
послушайте капель – хотя бы раз,
попробуйте на вкус – о чем мечталось —
в дни первые весенние – годами,
и, может быть, – изменится весь этот свет:
быть может, – станет ярче он,
и каплей в море горя – меньше,
быть может, – за капели песнью —
тот мир, в котором горя больше нет?…
Каприз
Я облаком несуществующим растаю,
и, может быть, тогда – заплачешь ты…
Или – напротив – будешь очень счастлив —
избавиться от бремени моей любви?
Но, как бы ни было – я облаком
несуществующим растаю, —
и, посмотрев на мир твой – без меня,
решу: вернуться иль – оставить, —
в счастливом одиночестве тебя…
Чужие миры
Забытый старый двор,
скрипят качели ветром, —
там я оставила своё «давно»,
за скрипом не расслышала ответов:
чужие страны, города и лица, —
зачем нужны мне были так
и так спешила к ним, —
таким раскрашенным цветами —
уж слишком яркими для глаз моих, —
иным…
Зачем с поспешным рвением учила
ненужные напевы,
праздников неведомых календари,
из языка в язык переносила
зачем традиции свои, свои стихи, —
мне не расслышать за качелей скрипом
ответов – их не разобрать, —
моё «давно» – за воем ветра скрыто…
накрыто акварелью нового,
что так стараюсь я
своим теперь считать…
Карнавал
Город маленький на берегу залива
радостно рядится в Карнавал, —
лицемерие за масками пытаясь спрятать,
истеричным и фальшивым счастьем заполняют бар:
слишком громкие монро-блондинки,
в белопошлых платьях-париках,
милые старушки, что в мешки одеты,
и, – султанов – целый караван…
Подивившись вдоволь собственным прекрасам,
да дешевым платьям – парикам, —
затихают в ожидании фальшивых звуков,
что уже в священников разряжены готовятся сыграть, —
в серпантин, да конфетти искуссно столь растрепанном, —
баре, превращенном в карнавальный хлам…
И, – при первой заданной нестройно – ноте, —
гитарой ненастроенной, в ненастоящего священника руках, —
запрыгает счастливое народье:
монро, старушки, что годами нафталинены,
и, – султанов – целый караван…
В сем громком, псевдокарнавальном буйстве
покинет в танцах стойку бара нафталином ароматная толпа,
открыв лицо по-настоящему счастливое,
на коем – широко распахнуты и столь удивлены глаза,
улыбка обладателя чьего – столь искренна,
что лишь подумается – он здесь – в первый раз, —
он верит маскам и веселию поддельному, —
фальшивой музыки звучание оркестрами он слышит,
за маскарадом, что вокруг него, не видит —
ни зависти, ни лжи, ни низостей гримас…
Восторженно смеясь всему, что видит,
совсем ребенок – нет ему и двадцати,
вдруг с места встать решит, —
счастливый жизни бара новичок и – сразу всем ответит —
на все вопросы: и о счастьи, и о жизни, о – любви… —
болезнью неизвестной изуродованным телом
он медленно – за полушагом – шаг,
все так же улыбаясь – серпантину,
танцующим старушкам,
