меня так же, как себя, когда втайне от всех разговаривал сам с собой.
– А так уверился, что доплыву.
Он гордо выпрямился.
– И доплыл.
Стоя на месте, он показал руками, как плыл кролем.
– А то как же, дружок! Плыл несколько часов. И переплыл это озеро. – Он подбоченился. – Представляешь? Твой отец переплывает озеро ночью, под пулями?
А еще солдатские фонари рыщут по тростнику, и белый луч прожектора обшаривает гладь воды, да бешено лают собаки… да. Я себе представлял.
– Это же настоящее геройство, а?
Скорее отчаяние.
– Я потом целый день лежал в тине у берега, прежде чем выйти и обсохнуть. – Он взглянул на меня. – Мокрый, грязный – прикинь!
Я прикинул.
Он сунул руки в карманы и зашагал дальше. А немного пройдя, сказал, как будто сам себе:
– Озеро, черт побери, переплыл!
Мы шли вдоль Соны.
– А что потом?
Отец пожал плечами.
– Потом я прятался на одной ферме. Добрые люди дали мне штатскую одежду, обувь и карточку сельского работника.
– Зачем?
– Чтобы я мог примкнуть к французам, которых угнали на принудительные работы, а теперь освободили.
Он поднял воротник куртки.
– Позднее я узнал – озеро называется Трессовер.
– Ты туда ездил после войны?
– Нет, не получилось. Это территория ГДР. – Он улыбнулся. – Да мне и Соны вполне хватает.
Вода в реке была свинцово-серой. Многие годы у отца и Соны был секрет. Тут, пониже на набережной, находилось отцовское убежище, он приходил сюда, чтобы побыть одному, вдали от города, подышать. И просто от всех отдохнуть. Нам он про это ничего не говорил. Однажды вечером, после школьной экскурсии, я увидал его там. Мы всем классом ходили в музей, была зима, уже стемнело. Отец сидел на ветру, у самой воды и светил на воду карманным фонариком. От него веяло тоской и одиночеством. Он увидал меня издалека и помахал рукой. А за ужином объяснил:
– Это единственное место в Лионе, где ничего не слышно.
Он ел, как обычно, шумно чавкая.
– Ни машин, ни обормотов – тишина! Поэтому, когда я устаю от всего этого, – он поднял руку с вилкой, – ухожу туда посидеть на ступеньках.
– И знаешь что? – Он посмотрел на меня.
Я помотал головой.
– Когда становится темно, мне кажется, что я на берегу озера.
Отец поднес к глазам стакан воды. Меня он уже не видел. Он часто будто проваливался куда-то. Взгляд становился рассеянным, движения замедлялись.
– И главное, – он улыбнулся и снова обратился ко мне, – никто не достает меня там. Однажды заявился какой-то тип с собакой. Я подумал: пропустишь одного, так этому конца не будет.
Мама была на кухне. Он тихо спросил:
– И знаешь, что я сделал?
Я не знал.
– Я встал, а руку опустил в карман, как будто
