чтобы испытывать жалость к себе, стоило бы попытаться сделать хоть что-нибудь, чтобы быть достойным своего существования.
С моей стороны было глупо надеяться, что этот человек, имея многолетний опыт жалости к себе, вдруг за несколько минут обретёт мужество. Поэтому его реакция была абсолютно логична.
«Да пошёл ты на хер! – сказал он. – Не хочешь давать денег – так бы и сказал! Тоже мне, философ хуев!»
Меня тогда оскорбило не столько его ругательство, сколько его слепость к искреннему желанию помочь. И тогда я не выдержал и ответил: «Ну тогда тебе нет никакого смысла продолжать это убогое существование! Иди, вон, бросься под трамвай!»
Поэтому, Ваша честь, никаких чудес. Я действительно подтолкнул этого человека к смерти. Но в момент его последнего шага я действительно уже был далеко.
– Хотите сказать, – спросил судья, – что он покончил с собой?
– Я не берусь утверждать этого однозначно. Меня там не было. Может быть, он просто на мгновение потерял бдительность, оступился. Но коли уж произошло такое совпадение, то я имею основание полагать, что мои слова сильно задели этого человека. Поэтому я не намерен снимать с себя ответственности. Слова – это продолжение мыслей и начало действий, поэтому нам нужно быть крайне внимательными к тому, что мы говорим.
5
– М-да, – сказал судья, – пожалуй, я не буду комментировать эту историю, дабы не давать вам более поводов для вашей дальнейшей демагогии. Предложу лишь вам перейти к заключению вашей душещипательной речи.
– Справедливо, Ваша честь, – сказал Кнедлик и приступил к рассказу о последней жертве: – Её звали Катарина. Присутствующим она более известна как Бронислава Цибулка, но я буду называть её так, как она представилась мне в день нашего знакомства – Катарина. Для вас – она проститутка, падшая женщина. Для меня – возлюбленная.
Мы познакомились на Святого Вацлава, возле костёла Штепана. Это ближайший от моего дома храм. В тот день на меня навалилась депрессия. Угрызения совести мучили меня. И я чуть было не совершил глупейший поступок, решив отправиться на исповедь. Большинство людей считает, что самое сильное желание убийцы – скрыть свои преступления. Но это не так. Самое сильное желание убийцы – хоть кому-нибудь рассказать о своих деяниях, облегчить душу, так сказать. Так я стоял возле входа в храм. Долго стоял, не решаясь войти. Всё думал. И вот ведь до чего додумался: а с какого это чёрта я должен исповедоваться перед человеком, который поклоняется Церкви – той самой Церкви, на совести которой столько крови, что ей вовек не отмыться?
Тогда у меня родилась смешная мысль: если уж кому исповедоваться, так лучше самой распоследней шалаве, чем церковнику. Ох, – задумчиво сказал Кнедлик, – я убеждён, что все проститутки мира слышали куда больше откровений, чем все священники мира.
В зале раздались смешки. Кнедлик продолжил:
– И в момент этой мысли ко мне подошла девушка. Совершенно бесцеремонно она осмотрела
