человека Никсона в Нью-Гэмпшире, кричащего: «Черт возьми, твою мать, Хантер, ты чуть не взорвал самолет!»
Меня передернуло. Он был прав. Я стоял над топливным баком с горящим бычком во рту. Никсон улыбнулся и протянул руку, чтобы снова обменяться рукопожатием, в то время как Руэ что-то мрачно пробормотал, а остальные уставились в асфальт.
Самолет взлетел, и я поехал обратно в гостиницу «Холидей Инн» с Ником Руэ. Мы посмеялись по поводу происшествия с сигаретой, но он по-прежнему пребывал в задумчивости.
– Что беспокоит меня, – заявил он, – так это то, что никто этого не заметил. Господи, ведь этим ребятам платят за то, чтобы они защищали босса…
– Хреново, – заметил я, – особенно если вспомнить, что я выкурил штуки три «Мальборо», пока мы там стояли. Черт, да я бросал окурки и прикуривал снова… Вам, люди, повезло, что я нахожусь в здравом уме и что я ответственный журналист, а то я мог бы швырнуть мою горящую «Зиппо» в топливный бак.
– Только не ты, – сказал он. – Эгоманьяки так не делают. – Он улыбнулся. – Ты же не можешь сделать ничего такого, о чем потом не сможешь написать, потому что погибнешь, ведь так?
– Возможно, ты прав, – ответил я. – Камикадзе – это не мой стиль. Я предпочитаю более сдержанный подход, потому что, в конце концов, я профессионал.
– Мы знаем. Поэтому ты и здесь.
На самом деле причина была иной: я оказался в тот вечер единственным в корпусе прессы, кто так же любил профессиональный футбол, как Никсон. Правда, впридачу к этому я был единственным искренним, открыто принадлежащим к неприятельскому лагерю противником войны; единственным, кто был одет в старые «левисы» и лыжную куртку, единственным (хотя нет, был еще один), кто курил травку в большом автобусе для прессы, и, уж конечно, единственным, кто считал кандидата в президенты болваном.
Так что надо отдать должное ублюдку за то, что у него есть яйца и он набрался смелости и остановил свой выбор на мне – среди 15 или 20 скучных и правильных типов из прессы, которые около двух или трех недель молили его хотя бы о пятиминутном интервью – как на человеке, который должен будет составить ему компанию на заднем сиденье машины во время его финальной поездки по Нью-Гэмпширу.
Но был, конечно, один подвох. Я вынужден был согласиться не говорить ни о чем, кроме футбола.
– Мы хотим, чтобы шеф расслабился, – сказал мне Рэй Прайс, – но он не сможет расслабиться, если вы начнете орать о Вьетнаме, расовых беспорядках или наркотиках. Он хочет поехать с кем-то, с кем можно поговорить о футболе.
Прайс бросил мрачный взгляд на дюжину или около того репортеров, ожидающих посадки на автобус для прессы, затем печально покачал головой:
– Я проверил всех, – сказал он. – Однако остальные безнадежны, поэтому я полагаю, что вы
