чёткое выделение слов обычно ничего хорошего не сулит.
Я быстро скидываю с себя полотенце и надеваю свежую майку и шорты. В шкафу несколько вещей, но выбора одежды у меня нет. Ежедневно, когда выхожу из ванной, Уолтер раскладывает их на кровати.
Надеясь, что он не смотрит, лишь мельком я бросаю на него беглый взгляд и сразу же отвожу глаза. Он замечает.
В ту же секунду хлесткая пощёчина обжигает щёку, заставляя голову дёрнуться. Больно. Но терпимо.
Мне не в новинку дрожать перед отцом, бояться слово сказать и получать побои. Взрослея в доме, как мой, быстро учишься распознавать настроение жестоких мужчин. Я настолько подготовлена к физическим страданиям, что действительность лишь на самую малость хуже ожиданий.
Тем не менее, к этому ощущению невозможно привыкнуть. Боль остается болью.
Сжимаю челюсть, ощущая во рту металлический привкус крови.
– Никакого. Зрительного. Контакта. Усвоила?
Я быстро учусь, и в первый же день, как только мы начали, поняла, что вопросы Уолтера – это уловки.
Сглотнув кровь во рту, однократно киваю, не поднимая взгляда. Если заговорю, он снова меня ударит.
Я не хочу этого. А он – хочет.
Мне не нужно смотреть на него, чтобы знать, что в этот момент он, – с агрессивным выражением лица и оскалом вместо улыбки – ждёт, что я вот-вот облажаюсь.
Закрываю глаза, сжимаю руки в кулаки, стискиваю их изо всех сил. Чувствую, как дрожат разбитые губы.
– На колени, – произносит Уолтер тихо и невозмутимо, практически вежливо. Ну да.
Я-то понимаю, что в этом его тоне и скрыт вызов. Если он когда-нибудь решит замолить грехи, то у него жизни не хватит.
Кому, как ни мне знать, что Уолтер наслаждается неповиновением. В отличии, кстати, от самого Дагера, которого оно приводит в бешенство.
Чувствуете разницу?
Первый из них хочет моего сопротивления, дабы снова наказать. Он ищет любой повод, чтобы причинить мне боль. Второму же – просто нужно видеть меня на коленях. Хотя, общее у них всё-таки есть – они оба чудовища.
Комфорт, удобство и красота интерьера вокруг настолько запятнаны, что я не могу на это смотреть: грязные деньги капают со стен, годовой запас пищи тратится на мраморные полы, сотни тысяч долларов медицинской помощи выливаются в антикварную мебель и шёлковые ковры.
Я не могу двигаться.
Я не могу дышать.
Сколько людей, должно быть, умерли, чтобы поддерживать эту роскошь?
Боль проглатываю вместе со слезами. Мои суставы начинают сгибаться в синхронности с ударами сердца, и я медленно, но всё же опускаюсь вниз. Прямо на пол.
Реальность дает мне вторую пощёчину. Я должна продолжать. Должна быть послушной.
Отец явится за мной, дабы сохранить лицо. Не из любви или чувства долга, а лишь потому, что продажа его дочери – серьезный удар по репутации.
Он соберёт деньги
