делаются отшельниками и приобретают известность; родившись даже в несчастной обездоленной семье, они становятся либо выдающимися актерами, либо знаменитыми гетерами, но никогда не доходят до того, чтобы стать рассыльными или слугами и добровольно подчиняться и угождать какому-нибудь пошлому, тупому обывателю. В древние времена к таким людям относились Сюй Ю, Тао Цянь, Юань Цзи, Цзи Кан, Лю Лин, Ван Дань-чжи и Се Ань, Гу Ху-тоу, Чэньский Хоу-чжу, Танский Мин-хуан, Сунский Хуэй-цзун, Лю Тин-чжи, Вэнь Фэй-цин, Ми Нань-гун, Ши Мань-цин, Лю Ци-цин, Цинь Шао-ю, а также Ни Юнь-линь, Тан Бо-ху, Чжу Чжи-шань, Ли Гуй-нянь, Хуан Фань-чо, Цзин Синь-мо, Чжо Вэнь-цзюнь, Хун Фу, Сюэ Тао, Цуй Ин, Чао Юнь. Все эти люди из разных мест, но подчиняются общему правилу.
– По-вашему выходит, что удача делает князем, а неудача – разбойником? – спросил Лэн Цзы-син.
– Именно это я имею в виду, – подтвердил Цзя Юй-цунь. – Ведь вам неизвестно, что после того, как меня сняли с должности, я в течение двух лет странствовал по разным провинциям и видел множество детей. Но в конечном счете всех их можно разделить на две категории, о которых я только что упоминал. Когда вы заговорили о Бао-юе, я почти угадал в нем такого человека. Можно привести еще пример. Вам знаком господин Чжэнь, который живет в Цзиньлине и занимает должность начальника провинциальной палаты Благотворительности?
– Кто его не знает?! – воскликнул Лэн Цзы-син. – Семья Чжэнь состоит в родстве с семьей Цзя и очень тесно с нею связана. Даже мне не раз приходилось иметь с ними дела.
Цзя Юй-цунь улыбнулся и продолжал:
– Так вот, в прошлом году, когда я был в Цзиньлине, меня рекомендовали учителем в семью Чжэнь. Я поступил туда, и оказалось, что в этой богатой и знатной семье, несмотря на роскошь, царят весьма строгие нравы, и более подходящего места мне было не сыскать. Правда, с этим учеником, только начинавшим учиться грамоте, заниматься было намного труднее, чем с человеком, уже выдержавшим экзамены. Забавнее всего было то, что он всегда говорил: «Пусть со мной вместе занимаются две девочки – только тогда я смогу запомнить иероглифы и понять ваши объяснения, иначе я навсегда останусь глупым и неученым». Кроме того, он часто поучал сопровождавших его слуг: «Слово „девочка“ – самое чистое и святое. Перед девочками я испытываю больше благоговения, чем перед сказочными животными и редкостными птицами, чудесными цветами и необыкновенными травами. И вам, сквернословам, я запрещаю без надобности произносить это слово. Запомните! Но если без этого слова вы обойтись не можете, прежде чем произнести его, прополощите рот чистой водой или ароматным чаем! Я выбью зубы и выколю глаза каждому, кто осмелится нарушить мое приказание». Все виды жестокости и бесчеловечности сочетались в нем, но стоило ему вернуться с занятий и увидеть девочек, как облик его совершенно менялся, он становился ласковым и покорным, остроумным и изящным. За это отец несколько раз до полусмерти избивал его палкой, но так
