что жизнь для тебя слишком трудна и у тебя нет сил справиться с ней.
Мы долго молчали.
До меня доносился ее запах. В Ла-Пасе я едва успел почувствовать его, у меня только отложилось в памяти, что этот запах приятный. А сейчас я успел распробовать его: тонкий аромат лимонной травы, исходивший от ее волос, и новый запах, которого не было в Ла-Пасе. Может быть, запах страха.
Дождь почти прекратился, ветром приносило только отдельные капли – такие, которые собираются на листьях и потом падают вниз.
Ее рассказ должен был потрясти меня и привести в ярость. Или, наоборот, вызвать сильные подозрения: ведь концы с концами не сходились.
Не то чтобы я не был потрясен или у меня не возникли подозрения. Просто в те минуты во мне появилось новое чувство, гораздо более сильное.
Из-за облаков пробилось несмелое солнце, оно уже клонилось к морю, почти коснулось его – но нет, только почти.
– Я все время грызу себя, Омри, – сказала она. От первого лица. Сокрушенным голосом. Ее голова все еще лежала у меня на плече. А бедро касалось моего бедра.
– Но что ты могла… – начал я.
– Знаешь, – перебила она меня, – когда Ронена отпускали на выходные из армии, я приезжала встречать его на станции, и за секунду до того, как мы обнимались, он доставал из кармана рубашки темные очки, чтобы они не мешали нашим обнимахам – так мы называли это на своем языке: мы прижимались друг к другу, пока маленький страх остаться одному, который всегда прячется в тоске, не покидал нас. Понимаешь? Может быть, если бы я обхватила его вот так, сильно, в первые дни медового месяца и мы бы устроили обнимахи – он бы успокоился. А может быть, если бы я не говорила с экскурсоводом на солончаке, если бы мы вообще не поехали в Боливию, если бы я не пошла к тебе посреди ночи, если бы не согласилась отправиться на велосипедах по Дороге Смерти…
– Кто знает, Мор. Все эти «может быть»…
– У меня был свой маршрут, Омри. Я знала, к чему в жизни стремлюсь. И знала, что прохожу этот маршрут не одна. А сейчас я сбилась с пути. Без понятия, что делать.
– Мне кажется, что… – я осторожно приобнял ее за плечо, – шива для того и нужна, разве нет? Чтобы отодвинуть все эти вопросы на потом.
Она прижалась ко мне, намекая, чтобы я ее обнял.
Я все еще не был уверен, что поступаю правильно. И думал: зачем ты заговорил о шиве, идиот, она же сейчас вспомнит, очнется, вернется туда, и больше ты ее не увидишь.
Но зато наши тела переплетались – без усилий, без сопротивления.
Орлы куда-то улетели.
У меня в голове снова заиграла та самая песня «Церкви Разума». Я пытался отвязаться от нее, но отвязаться от песни, которая уже звучит в голове, – это без шансов, как и остановиться на полпути и не влюбиться.
Ты теряешься больше всего, когда знаешь,
Чего хочешь,
И я такой же.
– Мне
