наезжают в гости два раза в год, привозя с собой многочисленные гостинцы, но, кажется, никто из них не любит мальчика столь преданно и самозабвенно, как эта полуграмотная старуха-соседка с тремя классами образования.
Шесть с половиной лет назад, когда Степка еще только должен был появиться на свет, у Нинюси умер единственный сын. Перед тем, как оставить мать одну-одинешеньку, он сильно пил, вынес из дому всю утварь и неоднократно поколачивал старуху.
Та все терпела, на предложение соседей вызвать милицию упорно качала головой. Однако, похоронив сына, сломалась.
В один прекрасный день Сергей привел Нинюсю с улицы к ним домой – бабка еле шла, с трудом передвигая распухшие точно тумбы ноги.
– Вот, сидела на лавочке и плакала, – объяснил он, доставая тонометр.
Давление было астрономическим. Сергей посадил ее в машину и отвез к себе в больницу.
Нинюся оказалась хворой со всех сторон. Отказывалось работать изношенное сердце, после побоев барахлила правая почка, суставы на пальцах были изглоданы ревмокардитом. Невероятно, как столько лет она ходила, ни на что не жалуясь, таскала тяжеленные сумки с продуктами, содержала в чистоте квартиру, обстирывала и обглаживала своего непутевого Петюню.
Сергей добился, чтобы за Нинюсей ухаживали по первому разряду. Ей назначили интенсивное лечение, подкололи витаминами и стимуляторами, обошлись с ней ласково, по-человечески. И старуха ожила.
Она вышла из больницы в тот день, когда Ася родила Степку. Встретила у подъезда ошалевшего от счастья Сергея. Привычно принюхалась – тот уже успел изрядно принять, отмечая с коллегами радостное событие.
– Гуляем, Нин Владимирна! – Сергей обнял старуху и расцеловал в обе щеки, – Асюня мальчика произвела. Сегодня, в шесть утра!
В ответ Нинюся тихо заплакала. По одрябшему лицу струились слезы, она вытирала их огромной ладонью, а они текли вновь и вновь, собираясь в ложбинках от морщин.
Сергей растерянно замолчал, скосил глаза на носки своих до блеска начищенных ботинок. Потом неловко погладил старуху по жидким пегим волосам, скрученным на затылке в крошечный пучок.
– Ну что ты, ей-богу… ну не надо. Давай, знаешь что? Давай, мы тебя к себе возьмем, будешь малыша нянчить. Хочешь?
В этот момент Сергей не полностью осознавал, что говорит – ему просто хотелось, чтобы все вокруг были так же счастливы, как он сам, хотелось утешить несчастную, больную, обездоленную женщину. Однако в следующее мгновение он понял, что взять обратно свои слова не удастся.
Маленькие, глубоко утонувшие в складках век глазки старухи вдруг широко раскрылись, тонкие губы искривились в судорожной гримасе. Она схватила Сергея за рубашку узловатыми, корявыми пальцами.
– Миленький, хороший мой! А ты не врешь? Ты верно возьмешь меня к себе? Правда? Ну глянь мне в глаза! Глянь!
Отступать было некуда. Сергей поднял голову, набрал в легкие побольше воздуха и кивнул.
– Золотой
