для себя забрел дальше, чем хотел; вспомнив, зачем он здесь, зашел за дерево, расстегнул штаны и принялся созерцать ближайший сугроб. Закончив, застегнулся, сковырнул со ствола катышек смолы и пошел к дороге, разминая его в пальцах и поднося к носу.
Оставшийся час он напевал себе под нос, вспоминал, как в детстве родители отвозили его на лето в деревню со строжайшим наказом не заходить дальше опушки… и как в первый же день они с дедом шли за лесной малиной, или за грибами, или просто купаться на озеро. Иногда за ними увязывалась бабушкина креатура, привычная и оттого нестрашная Николасу.
За этими воспоминаниями Николас чуть не пропустил поворот. Через полкилометра от трассы боковую дорогу перекрывал шлагбаум; помахав сидящему в будке охраннику, Николас остановил машину, вышел и протянул подошедшему стражу документы.
– А… механик, – уважительно заметил тот. – Проезжайте, сперва все прямо, а потом направо, увидите дом под красной черепицей, в сторонке от прочих, там как раз начальство сидит.
Солнечным мартовским днем «Тихая заводь» выглядела скоплением пряничных домиков, которые водили хороводы среди вековых сосен. Более солидно выглядели лечебные корпуса, каменные, с высокими окнами. Людей было немного, видимо, занимались водными процедурами и прочими важными делами. Николас вырулил к указанному зданию, заглушил мотор и, увидев на двери табличку «Администрация», решительно зашел внутрь. В приемной он отдал документы секретарю и, поскольку эта нелюбезная особа не предложила ему ни раздеться, ни присесть, встал у окна, как был в куртке.
Секретарь, сообщив начальнику о его приезде, видимо, получила соответствующие указания, потому что, положив телефонную трубку, пропела уже более любезно:
– Господин Прайс скоро подойдет, присаживайтесь пока… – тут ее голос прервался полным ужаса визгом.
Николас обернулся, успев подумать – «Мышь, что ли, увидела?» И тут его шею с левой стороны обожгло, словно по ней полоснули бензопилой. Боль оглушила его, обездвижила, и Николас почувствовал, что вместе с выдыхаемым воздухом из него уходит сама жизнь. Все вокруг закачалось, куда-то поплыло и он упал, теряя сознание.
Вопреки ожиданию, после головокружительного полета фея пришла в себя в месте теплом и мягком, это было нечто вроде кармана, выстланного мехом. Рядом дышал кто-то большой и тоже теплый. Поначалу фея просто отогревалась, постепенно расправляя скрюченные конечности. Когда она высохла, продышалась и успокоилась, то тут же и уснула, утомленная неудачным вылетом. А проснувшись, хотела только одного – есть. Голод вцепился в ее внутренности не хуже давешнего холода, она почти не соображала и не владела собой. А совсем рядом в человеческих жилах текла, пульсировала, пела горячая, вкусная кровь – единственное, чем питаются феи.
Надо сказать, что спелые феи излучают только им присущий флюид, благодаря которому всякому человеку они видятся в самом привлекательном виде: трогательными, прелестными созданиями размером с ладонь, с нежным
