никто не кашляет так вежливо, как парижские официанты. Бывал там?
317-й: Нет. Париж, похоже, хорошая планета. Ты уже о нем говорил.
428-й: Когда мы отсюда выберемся, я тебя туда отвезу, Лафкардио. Хочешь?
317-й: У тебя редкостное чувство юмора. Мне это нравится.
428-й: Бифштекс тебе понравится еще больше. Или даже бифштекс по-татарски. Это блюдо стоит того, чтобы заработать несварение.
317-й: Ты уже доел кашу?
428-й: Это?.. Кашу? Нет, даже не начал.
317-й: А собираешься?
428-й: Нет, ешь. Я себе только ложку заберу.
317-й: Уверен? Неловко просить, но порции…
428-й: Угощайся. Бери миску, только ложку оставь. Я вообще небольшой любитель еды. (Глупая ложь.) Итак, вот главный вопрос: пообедаем ли мы где-нибудь в Маре или на блошином рынке? Побродим по книжным лавкам вдоль Сены и отправимся в отель «Терминус-Норд» на поздний ужин. Там официанты одеваются как пингвины, а с яйцами такое делают, что любая курица со стыда сгорит…
317-й: Доктор, ты не мог бы помолчать минутку? Я тут пытаюсь кашу проглотить.
428-й: Гадость, да?
317-й: Не передать.
(Молчание.)
317-й: Вот, возьми миску. Я не стал вылизывать ее дочиста. Это было бы несолидно.
428-й: Да и каша того не заслуживает. Вот увидишь, когда я отсюда выберусь, отзыв на сайте оставлю крайне нелестный.
317-й: Хочешь увидеть мою библиотеку? То есть «мою» – это громко сказано, ведь никто из нас уже ничем не владеет. Но туда все равно больше никто не заглядывает, так что можно сказать…
428-й: Отведи меня в свою библиотеку, Лафкардио. Столы, стулья и еду они уже испортили. Интересно посмотреть, что они сделали с книгами…
Я наблюдал, как они, украдкой переглядываясь с товарищами по несчастью, уходят прочь. На миг я задумался, каково было бы отправиться в Париж с этой парочкой. Похоже, это хорошее место.
Как ни странно, Лафкардио я вспомнил не сразу. Этот безобидный старичок быстро привык к тюремным условиям, словно в университете, где он когда-то преподавал, просто произошло сокращение. Он был моим старым другом, одним из тех, чей дух не нужно было подавлять.
Бывали люди, подобные 428-му – их нрав требовалось укротить для их же собственного блага. А бывали такие, как 317-й – с ними это было просто не нужно. Они уже покорились судьбе, казалось бессмысленным обращаться с ними жестоко. Если, конечно, на то не было очень веских причин.
Бентли посмотрела на меня, ожидая каких-нибудь замечаний. Я чувствовал, что нужно сказать хоть что-нибудь. Просто чтобы оказаться у нее на хорошем счету.
– Да, знаю, 428-й виновен по крайней мере в трех мелких нарушениях Устава, и формально он устроил голодовку. Но это хороший знак, Бентли. От агрессии он переходит к…
– Смирению? – похоже, Бентли развеселила эта мысль.
– Ну… – ее попытка иронизировать меня встревожила. – По крайней мере мы наблюдаем первые признаки принятия Заключенным 428 действительности вместо полнейшего ее отрицания.
