style="font-size:15px;"> Как мечтала я всю сознательную жизнь походить на Наташу, сохранявшую безупречное спокойствие в любых обстоятельствах. Увы, у меня так не выходило, многовато пылкости нрава. Из пустяков я даю себе волю слишком уж часто, при неприятностях более значительных – пореже. Но всерьез взять себя в руки я способна только если случается что-то очень плохое.
– Ты можешь мне что-нибудь рассказать? Помимо того, что сказал? – Голос мой прозвучал ровно, очень ровно.
– Кое-что могу, да. – Ник нахмурился. Я только сейчас приметила, что со дня нашей последней встречи он начал отращивать небольшие баки. – Но лучше по дороге.
– Ник, извини. Но лучше здесь и сейчас. Я должна принять решение. Я могу быть здесь нужна, ты ведь понимаешь. Я пока не знаю – грозит ли мне опасность, только ли мне. Ник, я превосходным образом помню, что ты в полном своем праве, но, нашим детством, нашим всем бывшим, я заклинаю тебя позволить мне решать самой, Ник!
Голос мой чуть пошел вверх. Нельзя. Нельзя допустить ничего, что передается на письме с помощью восклицательных знаков.
– Будь по-твоему, всегдашняя ты упрямица. – Ник резко поднялся и несколько раз прошелся по розарию. – У нас есть два с половиной часа.
Я молчала. Он медлил, собираясь с мыслями, продолжая мерить шагами маленькую гравиевую площадку, насыпанную вокруг каменного озорника.
– Ты помнишь, что, когда Иоанн начал наводить порядок у себя в стране, идейные красноэмигранты и часть масонской публики предпочли убраться подальше.
Итак, Ник не пошел навстречу моим естественным чувствам смертельно испуганной женщины, огромной моей тревоге. Не со слов о том, где сейчас Роман и не ранен ли, начал он повествование. В этом заключалось своего рода особое доверие, которое мне надлежало оправдать.
– Это не могло не радовать, но всякая вещь имеет свою изнанку. Последние года полтора мы эту изнанку и наблюдаем.
Гравий поскрипывал. Цветы, нагреваясь под набирающим силу солнцем, точили тонкий запах, негромко, словно в полудрёме. А вокруг словно бы тоже спала летняя полупустая Москва. Как же всё спокойно вокруг, как всё мучительно спокойно…
Упавший розовый лепесток прилип к сверкающему сапогу Ника. Я почему-то знала, что вид этого лепестка на черном сафьяне, чуть увядшего по краю полупрозрачного лепестка, запомнится мне навсегда. Вот только чем он запомнится? Воспоминанием о том, как мы вновь переживали вместе сокрушительную тревогу, или же… Или же одной из картинок беды, которая разорвет мою жизнь пополам.
– Ты ведь экономической наукой интересуешься мало, – продолжил Ник. – Ты когда-нибудь слышала такой термин – «постиндустриализм»?
– Пару раз, вероятно, где-то промелькнуло. Но значения этого слова я не знаю.
– Видишь ли… Существует такая экономическая теория, довольно безумная, но в определенном смысле притягательная. Она исходит от левых, как обыкновенно всякая
