махнул рукой и быстро вышел из зала.
Между тем, в своей скромной гримерке несравненный Аметистов стащил с головы парик, и вместо золотых локонов обнаружились короткие черные, уже с проседью, волосы. Сняв грим, он принял вид не роскошно-демонического, а просто усталого человека. Великолепный сценический костюм героя – алый бархат, золотая вышивка, рукава буфами – сменился на скромный сюртук. И, прикрыв на минуту веки, задумался, припоминая…
Он всегда был невероятно чувствителен к чувствам публики, к энергии толпы. Он ощущал восторженное обожание дам, оно его забавляло. Чувствовал он и чистую радость обывателей оттого, что созерцанием пьесы удалось им отогнать от себя назойливую скуку жизни, усталость или грусть. Но не это пьянило его, нет… Ибо было еще одно чувство, которое дарила ему толпа, и вот оно-то питало его и взбадривало. Сегодня его было особенно много, и он не мог понять – от кого оно исходит главным образом, ибо чувство это, всепоглощающее, подобное лютому голоду, излучал в толпе только один человек. И Аметистов точно знал, что этот человек придет снова и снова в театр, а потом – пожелает отыскать его для личной встречи, и вот тогда…
Он распахнул форточку и полной грудью вдохнул морозный воздух. Было тихо, театральная толпа уже схлынула, и даже копыта лошадей извозчиков не цокали по мостовой. И вдруг из тишины донесся крик – то ли кот мяучит, то ли плачет неупокоенная душа. Слегка улыбнувшись, Аметистов приблизил лицо к форточке, и мяукнул в ответ.
Часть 3. Настенька
Благословенны пусть будут все дни декабря, ибо ни в один их них венчаться не дозволено святой церковью! А также дни Рождества, и Святочную неделю, и Крещение господне, и еще шесть дней после – венчаться во все эти дни запрещено. Случись это горе летом, я бы давно уж стояла бы под венцом с постылым женихом. Но Рождественские посты и праздники хоть немного откладывали свадьбу с Игошиным, который назойливо появлялся у нас каждый день, и визиты его были для меня сущей мукой. Но еще противнее было то, что он требовал от меня визитов к знакомым по театру, потому как само собой понятно – на то и Святки, чтобы с визитами ходить. Появляясь в гостях со мной под руку, он и громогласно объявлял всем, что я его невеста и раздувался от простодушного тщеславия, постоянно приговаривая: «Хороша, а? Какова! А глазки! А ручки какие красивые!», словно тыча всем в лицо, что «вот у меня красотка невеста, а у вас-то нет»!
Впрочем, уязвить Афанасия ему не удалось – мой бывший нареченный весьма гордо появился в обществе с барышней Попелуховой (дочкой дирижера нашего театра), и посмотрел на жениха моего так презрительно, что тот заметно скис, но ненадолго: не прошло и десяти минут, как похвальба началась по новой.
– Вы расхваливаете меня так, словно я лошадь, которую вы хотите выгодно продать, – заметила я.
Он расхохотался. Ничуть не находя это сравнение обидным, он по-свойски потрепал меня по щеке и отвечал:
– А не все им! Пусть помучаются!
