только дорога начинала делаться пустынною и более темною, он приближался понемногу; так что когда они въехали в Булонский лес, он ехал уже рядом с господином. Не будем скрывать, что колебание деревьев и отражение лунного света на их мрачных вершинах причиняли ему какое-то беспокойство. Д’Артаньян заметил, что с ним делается что-то необыкновенное.
– Что с вами, господин Планше?
– Не правда ли, барин, что леса похожи на церкви?
– Чем же, Планше?
– Тем, что нет возможности громко говорить в лесу, так же как и в церкви.
– Отчего же у тебя нет смелости громко говорить, Планше, чего ты боишься?
– Боюсь, что услышат.
– Боишься, что услышат! наш разговор не безнравственный любезный Планше; против него ничего нельзя сказать.
– Ах, барин, сказал Планше; – возвращаясь к своей постоянной мысли, сколько суровости в бровях Бонасиё и как отвратительно движение его губ!
– Черт просит тебя думать об этом Бонасиё!
– Барин, мы думаем о чем можем, а не о чем хотим.
– Потому что ты трус, Планше.
– Не смешивайте благоразумия с трусостью, барин; благоразумие – добродетель.
– Так ты добродетелен, Планше, да?
– Барин, посмотрите, кажется там блестит дуло ружья? Не нагнуться ли нам?
– В самом деле, пробормотал д’Артаньян, вспомнив наставления де-Тревиля; эта скотина в самом деле напугает меня; и он пустил лошадь рысью.
Планше пустился за ним как тень, тоже рысью.
– Барин, мы всю ночь проведем так? спросил он.
– Нет, Планше, ты уже приехал.
– Как, я приехал? а вы барин?
– Я пойду немножко подальше.
– Вы меня оставите здесь одного?
– А ты боишься?
– Нет, я хотел только сказать, что ночь будет очень холодная; что от холода можно получить ревматизм и что человек с ревматизмом плохой слуга, особливо такому деятельному барину как вы.
– Хорошо, если тебе холодно, зайди в трактир, видишь, вон там, и жди меня у ворот завтра в шесть часов утра.
– Барин, я с благодарностью пропил экю, который мне дали утром, так что не осталось ни одного су, чтобы согреться.
– Вот тебе полпистоля. До завтра.
Д’Артаньян сошел с лошади, отдал узду Планше и быстро пошел, закутавшись в плащ.
– Боже мой, какая стужа! сказал Планше, когда потерял из виду своего господина, и желая поскорее согреться, он постучал в дверь домика, украшенного всеми принадлежностями деревенского кабака.
Между тем д’Артаньян продолжал путь по проселочной дороге и приблизился к Сен-Клу; но вместо того чтобы выйти по большой улице, он обогнул замок, вышел в переулочек и вскоре очутился против назначенного павильона. С одной стороны переулка была высокая стена, на углу которой был павильон, а с другой плетень, защищавший от прохожих садик, в глубине которого стояла бедная хижина.
