что когда кто-то по-настоящему болен, то с ним происходит что-то вроде разрыва связи – срабатывает принцип типа «Бог дает тебе только то, с чем ты можешь справиться». Еще в течение нескольких недель после того, как я вышел из комы, я запрещал людям рассказывать, что именно со мной произошло. Я очень боялся, что это моя вина; что я сам навлек на себя все эти напасти. Поэтому, вместо того чтобы обсуждать эту тему, я сделал то, что, как мне казалось, должен был сделать: дни, проведенные в больнице, я посвятил семье, проводя многие часы в беседах с моими замечательными, забавными и заботливыми сестрами Эмили, Марией и Мэделин. По ночам их сменяла Эрин, так что я никогда не оставался в одиночестве.
Но однажды Мария – центральная фигура в семье Перри (как моя мама – в семье Моррисон) – решила, что пришло время рассказать мне о том, что произошло. Когда она вводила меня в курс дела, я был по-прежнему прикован к постели и опутан пятью десятками проводов, словно робот. Мои опасения оказались не напрасными: в том, что случилось, была моя вина.
Я заплакал. О боже, как я плакал! Мария изо всех сил старалась меня успокоить, но я был безутешен. Я готов был себя убить. Я никогда не был тусовщиком, а все наркотики (а их было много) принимал в пустых попытках почувствовать себя более уверенно. Поверьте мне! Да, я пытался чувствовать себя увереннее – и так дошел до порога смерти. И все же я остался здесь, я все еще живой. Почему? Почему меня пощадили?
Как известно, прежде чем дела налаживаются, они идут хуже некуда. Так было и в моем случае.
Мне казалось, что все врачи, которые каждое утро приходили ко мне в палату, делали это исключительно для того, чтобы сообщать мне плохие новости. Если что-то где-то могло пойти не так, то так оно и было. У меня уже стоял калоприемник; правда, мне сказали, что потом его можно будет убрать – и на том спасибо. Но теперь, кажется, у меня образовался свищ, дыра где-то в кишечнике. Проблема состояла в том, что врачи никак не могли найти его. Чтобы помочь решению этой задачи, мне дали еще один приемник, в который просачивалась мерзкая зеленая гадость. Наличие нового мешочка означало, что мне не разрешали ничего есть и пить – и это должно было продолжаться до тех пор, пока врачи не найдут этот чертов свищ. В результате они снова и снова день за днем искали его, а я начал умирать от жажды. Я выпрашивал себе диетической колы, мне прямо грезилась гигантская банка диетического спрайта. После целого месяца – месяца! – исследований свищ в конце концов обнаружили в какой-то кишке, скрывавшейся за толстой кишкой. А я все это время думал: «Эй, ребята, вы все время ищете дыру в моем кишечнике. А почему бы не начать искать ту хреновину, которая у меня там ВЗОРВАЛАСЬ?» Теперь, когда дырка была найдена, они начали ее латать, а я стал снова учиться ходить.
Я понял, что возвращаюсь к жизни, когда обнаружил, что с интересом поглядываю на женщину-терапевта, которую мне назначили. Правда, у меня остался гигантский шрам на животе… но я никогда не был тем парнем, который часто снимает рубашку. В конце концов, я ведь не Мэттью МакКонахи… А когда я принимаю душ, то просто закрываю глаза.
Как я уже говорил,
