дядьях и кузенах, – но какое это теперь имело значение? Для меня они все равно что мертвы, ведь я никогда их больше не увижу. Однако теперь передо мной стоял брат, вдвое шире в плечах, чем в моих воспоминаниях. Зрелый мужчина. Каган, как и наш отец. И осаждает город, в котором я была заложницей восемь лет.
– Почему ты здесь? – спросила я, борясь со слезами.
Хотя мы обнялись и разговаривали о родных, между нами все еще стояла стена холода, а шах просил меня поспешить и оставить воспоминания на потом.
– Дорогая сестра, думаю, ты сама прекрасно знаешь, какие преступления совершили против нашего племени, против силгизов те, кто тебя захватил.
– Но шах Тамаз заверил меня, что не опустошает земли силгизов.
– Не опустошает?
Джихан хмыкнул и покачал головой.
Собравшиеся в юрте засмеялись, по-прежнему передавая по кругу трубку. И тут я узнала того, кто смеялся громче всех – Гокберк, мой жестокий кузен, который однажды сломал щенку шею ногой ради забавы. Теперь его щеку пересекал шрам, и в бороде зияла прореха. А еще он лишился уха.
– Мы больше не овцы, которых можно доить, стричь и резать, как было при нашем отце, – сказал Джихан.
Конечно, я слышала о битвах, которые выиграл мой брат, о захваченных им землях. При нем силгизы процветали, но набраться смелости, чтобы осадить Кандбаджар, жемчужину в короне Аланьи…
– О каких преступлениях ты говоришь? – спросила я.
Лысый здоровяк схватил мешок и протянул моему брату. А тот высыпал на пол содержимое. К моим ногам покатились головы. Головы!
По моей лодыжке скользнуло изуродованное, наполовину разложившееся лицо. Над глазом выпирал острый скол. Из черепа выполз червь. Я попятилась к выходу и чуть не сбежала, но все же вовремя остановилась.
– Вот так шах Тамаз заплатил трем нашим всадникам, которых мы послали торговать специями и мехами, – сказал Джихан.
– Не может такого быть! – я затрясла головой и постаралась не дышать, чтобы не нюхать трупную вонь. – Шах – порядочный человек. Добрый латианин. Он не стал бы убивать без причины.
Джихан протянул мне пергамент. На восковой печати виднелся аланийский симург – эмблема шаха.
«Расплата за ваши грехи» – вот и все, что было там написано на парамейском. С превосходными завитками на концах букв и четким, уверенным почерком. Работа личного писца шаха или хорошая имитация.
– Разумеется, это фальшивка, – сказала я, проглотив поднимающуюся из желудка рвоту. – Я восемь лет прожила под защитой шаха. Он не станет платить грехом за грех. Головами за головы.
К щекам Джихана прилила кровь, и на них образовались ямочки. Когда-то я подшучивала над ним за то, что в гневе он становится таким красавчиком. Но сейчас на меня сурово смотрел грозный воин, а вовсе не красавчик.
– Эти люди не согрешили, – сказал он. – Даже заявлять об этом…
– Я не хотела сказать
