Она принимала роды у многих местных женщин, лечила их детей, не выписывая им горсти таблеток, а нацарапав на каком-нибудь клочке две – три фразы, отпускала с Богом.
Лечила она и саму Камиллу, когда та была маленькая. И её дочерей, и кажется, даже мать.
Только себя саму не могла она излечить: жила она долго с той же самой болезнью, от которой умерла молодая троюродная сестренка Камиллы. Сама Аннина говорила, что давно не живёт, только «топает да лопает», и того ей вполне достаточно, что солнце каждый день слепит ей глаза. Да и того, что до сих пор она созерцает красоту мира слабым бесцветным зрачком.
Рассудок сдавал, уступая яркой чувствительности к малейшему колебанию чужой плоти, будь то гулкий топот табуна в горах или жгучий резкий аромат чьей-то ненависти. Или любви.
К несчастью, язык лекарши жил своей жизнью: почуяв лёгкую волну, которую со временем она научилась отличать от похожих, лекарша тут же вываливала на голову несчастному, словно вареную лапшу с кипятком на дуршлаг, всё.
К счастью, такие моменты бывали редки.
Камилла ступила на лёд и увидела худую, как высохшая папироса, фигуру лекарши. Покачиваясь на ногах – палках, закутанная в десять шалей, сверкая белым, в тон снегу, лицом, с кожей, натянутой прямо на кости, та шла навстречу.
Они сошлись. Потёк обычный разговор о детях своих и чужих. И лекарша уже чувствовала покалывание на макушке, ползущее вниз, к шее, к лицу. Её словно одевали в кокон из тончайшей кольчуги, сквозь которую не было уже видно ни огромных деревьев, ни глаз Камиллы.
– Знаешь, мне приснилось сегодня, что у меня на лбу вырос рог, – говорила Камилла. – Он цвета моей кожи и органично исходит из меня. Рог рос, и на нем появились плоды. А потом я сама стала рогом, и плоды росли на мне. Плоды такие сочные и хотелось их съесть.
Аннина посмотрела на яркое солнце.
– Органично исходит… Где такое слово узнала, соседка? Ты скажи, что за парень у Марфы твоей?
Камилла опустила глаза. Парень был неплохой, только дочь за него отдавать совсем не хотелось. Она уговаривала Марфу порвать с ним. Но Марфа всегда была упрямицей не хуже ослицы. Как приклеил кто её к этому парню.
Камилла смирилась, молчала. Вглядывалась в лицо этого парня, которого выбрала дочь. И никак не могла разглядеть его черты: они расплывались, как в том сне, превращаясь в белое пятно, в молоко, разлитое на столе. Когда поворачивался к ней, и с его стороны, со стороны пятна, слышался голос, её охватывало беспокойство, Но вместо того, чтобы прогнать из своего дома человека с пятном вместо лица, она наливала ему чай.
Его звали Лион.
– Камилла, – начала Аннина, – помнишь, что ты человек-дерево?
Камилла кивнула.
– Судьба человека-дерева в мирное время – жертва. Кому хотелось съесть плоды, говоришь?
– Мне.
– А съедят другие.
Камилла охнула, закрыла рот рукой.
– Когда
