что, немного погоняв Порше по полю и заставив ее повертеться на месте, выбрал-таки то положение, когда солнце и не резало ей глаза, и освещало так, как надо.
Тут же к Порше подбежала журналисточка – страшненькая, черт знает во что одетая.
Она начала задавать вопросы, но неудачно расположилась перед камерой – оператор ее перебил и велел стать левее.
– Давай, Олеся! – наконец скомандовал он, и Олеся по второму кругу завела свою бодягу.
Порше сначала напряглась: как она там смотрится, в этой камере? Хоть бы уж Катька заглянула оператору через плечо, в дисплейчик. Ох, точно у нее щеки ввалившимися получатся! Месяц назад Порше снимали для рекламы одного магазинчика в Гродине – свет софита был вот так же расположен, как солнце сейчас светило – сверху и чуть сбоку. Оказалось, при таком освещении у Порше лицо как череп! Запавшие глаза, проваленные щеки, лоб как у Ленина – до самого затылка. Фу, уродка!
Но потом успокоилась. Все будет хорошо, иначе быть не может. Главное, держать марку!
Интервью продлилось всего несколько минут, а потом телевизионщики подхватились и смылись, как говорила мама Порше.
Катьку тоже унесло в поля, а Порше зачем-то пошла к группе людей, столпившихся возле скорой. Там был и менеджер, и те ребята, с которыми она вчера вечером после съемок ужинала.
Двое из них были помоложе, очень такие фактурные: высокие, длинноногие, с красивыми бицепсами-трицепсами, татуировками и ухоженными гривами. Оба стояли ссутулившись, опустив головы, и тихо переговаривались между собой. Было видно, что они потрясены, но до конца свою потерю еще не осознали. Один из музыкантов покачивался на месте, словно у него кружилась голова, а второй нервно теребил серебряный перстень на большом пальце правой руки.
Порше остановилась чуть позади них. Она уже пригляделась к этой их рокерской эстетике и сделала вывод, что кое-какие вещи – кожаные брюки или эти их черные майки без рукавов – выглядели даже сексуально. Она представила себе фотосессию, где ее сняли бы в цепях и коже. Порше это было бы к лицу. Ее хрупкость и бледность великолепно оттенялись бы брутальными аксессуарами. Хотя, наверное, такие фотосессии уже и раньше снимались?
Порше огляделась. Один мужик, седой и полный, плакал. Он не всхлипывал, не причитал, а стоял, закрыв лицо руками, и было видно, что сквозь пальцы текут слезы. Еще один курил и что-то возбужденно говорил – о стропах парашюта, которые запутались, и о том, что все теперь скажут, будто Видаль слишком долго возился с этими стропами, потому что растерялся и в итоге поздно раскрыл запасной парашют. Но Видаль, говорил тот мужик, не растерялся, он не такой. Это все потому, что парашют был сложен неправильно, а Олежка не выспался, не отдохнул. Еще несколько человек стояли рядом молча. Их лица словно заледенели.
Из-за спин впереди стоящих Порше не могла видеть мертвого тела. Да ей и не хотелось бы. И только уходя, она краем глаза заметила мятую простыню. Один ее край был пропитан кровью (Порше передернулась), а чуть дальше из-под белой ткани выглядывала бледная мужская рука с черным напульсником.
Менеджер,
