и не вышла.
Вера звонила за два дня до самоубийства, но задним числом ему казалось, что говорила она сурово и серьезно, как человек, стоящий перед решающим выбором.
Продолжался разговор минут десять, но она сказала, что некоторые вопросы по телефону обсуждать нельзя.
Это было последнее, что он от нее услышал.
Что-то в этой истории не так, а чтобы докопаться до правды, просто необходимо потолковать с Джонни Бергом. Казалось бы, странно, что молодой норвежец, сидящий в тюрьме как иностранец-джихадист, может играть роль в споре о наследстве 95-летней писательницы. Но дело обстояло именно так.
Часовой отпер решетчатые железные ворота и снова запер за ним. Еще двое ворот – и он перед дверью тюрьмы.
Его провели в коридор. Вонь… с каждым шагом все сильнее несло пóтом, нечистотами и гниющей плотью. В прорези дверей были видны заключенные. Мужчины в оранжевых робах. Свет проникал внутрь сквозь единственное окно под самым потолком. Все проемы зарешечены. Стены бирюзовые и белые. Камеры переполнены, в воздухе висел запах антисептика и нелеченных инфекций. Лекарств явно не хватало, у многих узников недоставало конечностей; одни еще кое-как ковыляли, другие же не то лежали при смерти, не то притворялись. Как врач Ханс привык ко всему, но, когда тюремщик отпер дверцу, его едва не вырвало.
Камера, куда он вошел, была рассчитана на десяток-другой узников, но людей там теснилось во много раз больше. Тощие старики с птичьей грудью играли в карты с молодыми парнями-инвалидами – кто без руки, кто без ноги, – какой-то юнец жалобно тянул песню вроде как на фламандском, одни кашляли, другие обрабатывали увечья: накладывали турникетные жгуты, заматывали раны грязными бинтами. Человек с повязкой на глазу бродил по камере на костылях. Кое-кто пытался перехватить взгляд Ханса, выкрикивая «сахафи! – журналист!», но многие при виде его медленно проводили пальцем по горлу.
В глубине камеры смрад был гуще всего. Там разило смертью. Вокруг дыры в полу, служившей туалетом, висели полотенца и куртки.
– Вот он, – тюремщик пнул мужчину, сидевшего на полу в позе лотоса. – Аль-Джабаль, встань!
Джонни сидел возле бирюзовой стены – с закрытыми глазами, держа руки ладонями вверх, будто медитировал. На нем была оранжевая роба из тех, в какие ИГ обычно одевало заложников перед казнью. Надо полагать, курды не упускали случая показать ИГ средний палец. Хотя правильное лицо посерело и исхудало, парень был красивый. Или мужчина… Джонни было чуть за тридцать. Нос с легкой горбинкой, крупный рот, острые скулы над густой бородой, блестящие темные волосы до плеч. Джонни открыл глаза. Долго смотрел на Ханса, но прочитать по глазам его душевный настрой оказалось невозможно.
Ханс хорошо помнил их последнюю встречу. В 2006-м, когда Израиль бомбил Ливан, Берг, в ту пору молодой журналист-фрилансер, взял у него интервью. Хорошее интервью, одно из лучших. Ханс тогда не заподозрил, что Берг работал на разведку, но теперь был в этом уверен.
– Я пришел осмотреть тебя, – сказал Ханс. – И спасибо за то интервью.
Джонни
