А я со своей стороны попробую помочь вам добиться, чтобы Алёше разрешили приезжать к вам на выходные и каникулы. В конце концов, вы теперь будете жить не одна, и оснований в отказе быть не должно.
При этих словах глаза старушки засветились:
– А ведь и правда! Если бы Алёшенька смог приезжать сюда!.. Но зачем вам это нужно? Разве он не будет вам мешать?
– Надеюсь, что не будет… – развела руками Арина. – К тому же, в конце концов, можно же находить какие-то решения… У дома будет отдельная пристройка, которая станет служить не только моей мастерской, но и своего рода гостевым флигелем. Когда-то мы с Ларой можем уехать на недельку-другую – мы любим путешествовать. Одним словом, этот вопрос мне кажется решаемым. Если, конечно, мальчик… – Арина запнулась, но всё же досказала, предпочитая конкретику в деловых вопросах. – Если мальчик не проблемный.
– Нет, что вы! – замахала руками тётя Зоя. – Он, наоборот, очень тихий! Поэтому его более бойкие дети обидеть норовят… И воспитатели никогда не жалуются на него. Вы сами можете спросить, если сочтёте нужным. Кстати, он у меня рисует хорошо. Хотите я вам покажу его рисунки? Вы сказали, что вы художница…
Дело можно было считать слаженным. Не то, чтобы Арину вовсе не беспокоило возможное появление в теперь уже её Доме неведомого сироты, но… Арина ясно чувствовала, что иначе горе бывшей хозяйки от разлуки с Домом неминуемо останется в его стенах, отягощая жизнь в нём, ложась невидимым бременем на новых хозяев. А она не желала, чтобы в этом прекрасном Доме жило горе. В таком Доме должна жить отрада и надежда, и любовь. И значит, нужно думать не только о трубах и пандусах, но и об атмосфере, в которой собираешься жить. И создавать эту атмосферу уже теперь, утишая горе и даря надежду.
Глава 2.
В сумрачном расположении духа возвращался Андрей Григорьевич с заседания областного департамента образования. До того погрузился в невесёлые и тревожные думы свои, что, выходя из автобуса, едва не сшиб с ног шедшую к нему женщину. Извинился перед нею с отменным сокрушением и, как ни растревожен был, а заметил, что женщина-то – явно не из местных. Местных Лекарев знал, как родных, а эту впервые видел. Высокая, худощавая, одета просто и неприметно – сапоги высокие, тёплый пуховик ниже колен, перехваченный широким ремнём, на голове не то платок, не то шарф сочного, бордового цвета, оживлявший почти монашеский облик… Лицо тонкое, бледное – оно было бы также вовсе неприметно, если бы не глаза… Лишённый оригинальности поэт непременно сравнил бы их с озёрами – настолько огромны были они. Но сравнение это было бы не более чем «штамповкой». Если и озёра, то в день осенний, озёра, «шугой» подёрнутые, озёра, готовые вот-вот сдаться холодам и замёрзнуть до светлого дня, когда победительное солнце растопит ледяной покров. Такие глаза редко встретишь и не обратить внимание на них трудно.
Женщина поднялась в автобус и заняла место у окна. Горожанка, – безошибочно определил Андрей Григорьевич. И, пожалуй что, москвичка. Или петербурженка? Нет, скорее
