с самым понимающим сочувствием и вниманием он сочетал настойчивость в дисциплине. Он никогда не наказывал меня физически, кроме одного раза, но он был единственным человеком, которого я когда-либо действительно боялся. При этом он был абсолютно справедлив, и мы, дети, обожали его.
Мы обычно ждали в библиотеке по вечерам, пока не услышали, как его ключ поворачивается в замке в прихожей, а затем выбегали, чтобы поприветствовать его. Мы толпились в его комнате, с нетерпением изучая все новинки, которые он вынимал из своих карманов.
Каждый ребенок запечатлел в своей памяти различные детали, которые кажутся ему чрезвычайно важными. Мы, дети, всегда называли «сокровищами» безделушки, которые отец хранил в маленькой коробочке на своем туалетном столике. По случаю торжественного праздника каждый ребенок получал безделушку для «самого себя».
Карательный инцидент, о котором я упоминал, произошел, когда мне было четыре года. Я укусил за руку свою старшую сестру. Я не помню, как укусил ее за руку, но я помню, как выбежал во двор, прекрасно сознавая, что совершил преступление. Со двора я пошел на кухню, взял у повара немного теста и заполз под кухонный стол.
Через минуту или две со двора вошел мой отец и спросил, где я. Добросердечная ирландская кухарка испытывала характерное презрение к «информаторам», но, хотя она не сказала ни слова, она нашла компромисс между информированием и своей совестью, бросив взгляд под стол. Мой отец немедленно опустился на четвереньки и бросился ко мне. Я слабо швырнул в него тестом и, имея перед ним преимущество, потому что мог стоять под столом, начал подниматься по лестнице, но был пойман на полпути. Последовавшее наказание соответствовало преступлению, и я надеюсь – и верю – что оно пошло мне на пользу.
Я никогда не знал никого, кто получал бы от жизни больше радости, чем мой отец, или кого-либо, кто с большей искренностью выполнял бы каждую свою обязанность. Они с матерью всегда проявляли гостеприимство, которое в то время чаще ассоциировалось с семьями южан, чем северян; и, особенно в последние годы, когда они переехали в город, в район Центрального парка, где держали очаровательный, открытый дом.
Моя мать, Марта Буллок, была милой, любезной, красивой женщиной с Юга, восхитительной собеседницей и всеобщей любимицей. Ее мать, моя бабушка, одна из самых милых пожилых леди, жила с нами и была чрезмерно снисходительна к нам, детям, будучи совершенно неспособной ожесточить свое сердце по отношению к нам, даже когда этого требовали обстоятельства.
К концу Гражданской войны, хотя я был очень маленьким мальчиком, я уже начал понимать, что семья не была единодушна во взглядах на этот конфликт. Отец был убежденным республиканцем Линкольна и однажды, когда мне показалось, что мать была чересчур строга, я попытался частично отомстить, во время вечерней молитвы громко и горячо помолившись за успех Армии Союза. Мать была наделена чувством юмора, и ее это слишком забавляло, чтобы наказывать меня, но она посоветовала
