нахальное: – М-я-у!…Я бы мог советовать, если бы вдруг
был кем-то вроде судьи,
но летит мяч в ворота мои,
и Бобик схватил за сюртук.
И стоит орда из толстенных мурлык
на пути в родимый подъезд,
как будто сейчас насадит на клык,
как будто сейчас съест!
«Я затевал игру…»
Я затевал игру:
высказывал в лицо,
что больше не умру,
не стану подлецом,
что, догорев дотла,
собой украшу печь,
что ночь меня могла
однажды не сберечь,
а выкинуть рукой,
с оттяжкой даже – за борт,
что ты мне рассказала,
кто я, зачем, какой.
Лица же злой анфас
смотрелся безучастным:
такое в первый раз
со мною (было часто), –
его не удивил
запальчивый рассказ мой
о юности прекрасной,
о трудностях без сил, –
потом уже глядели мы
с презреньем друг на друга
неделями, неделями,
неделями… По кругу.
«Иные шли туда…»
Иные шли туда,
где пахнет свежим луком,
и где бы можно мёд
тем луком закусить,
а я пошёл в район
из пьяных морд и глупых,
и с ужасом потом,
совсем уже без сил,
стал чучелом смешным
в том ненавистном самом
райончике, куда б
ваш лук бы, ваш бы мёд…
Одной тебе, душа,
пишу: – ты перестала
считать, сколь я прожил,
и сколько лет я мёртв?
«По отдельности, словно в разных…»
По отдельности, словно в разных
не купе, не вагонах – снах,
словно я до тебя добрался,
а при встрече и не узнал,
или будто в соседнем доме
мне махнули рукой на миг
и пропали, собою вдоволь
насладившись – и я возник,
в поле, взятый собой на мушку,
и от выстрела лишь воскрес.
По отдельности, потому что
невозможно иначе здесь.
«Я говорю стеклу…»
Я говорю стеклу:
и чем ты нам не пляжик, –
такие же пески
в тебе обильно пляшут,
и так же хороша
твоих сверканий гладь,
и вены хорошо
тобою нам вскрывать!
«В ближайшие годы…»
В ближайшие годы,
быть может, пойму,
кто скрытно по городу ползал:
восстанут прозренья
один к одному,
пока ещё слишком не поздно.
В ближайшие годы
раздастся салют,
и выйдут, уставы нарушив,
оставив пространную
клятву свою,
злодеи-шпионы наружу.
В ближайшие годы
держаться в руках
придётся мне всякие сутки, –
себя самого я
не
