Они с Деканозовым поднялись по длинной лестнице, прошли по коридору. Люди в форме стояли вдоль стен коридора, браво отдавали честь, щелкали каблуками. Направо был кабинет Риббентропа – огромная комната, в глубине которой за письменным столом сидел министр в серо-зеленом мундире. Справа от двери – группа нацистских чиновников; они остались на месте, когда вошли русские. Деканозов молча пересек огромный кабинет, а Риббентроп молча встал, наклонив голову, подал руку, предложил гостям сесть у стоявшего рядом круглого стола. Бережков заметил, что лицо у Риббентропа обрюзгшее, землисто-серое, глаза воспаленные. На ходу он слегка пошатывался. «Да он пьян!» – подумал Бережков. Когда сели к столу и министр начал говорить, глотая слова, стало ясно, что он действительно пьян.
Деканозов принес текст последних предписаний, полученных из Москвы, но Риббентроп эту тему отклонил. Есть другой вопрос. Немецкому правительству стало известно о концентрации советских войск вдоль германской границы. Оно уведомлено о враждебной позиции советского правительства, представляющей серьезную угрозу для германского государства. Советские вооруженные силы неоднократно нарушали государственные границы Германии.
Он представил меморандум, где подробно перечислялись претензии нацистов. Советское правительство готовится нанести смертельный удар по немецкому тылу в момент, когда Германия ведет борьбу не на жизнь, а на смерть с англосаксами. Фюрер не может допустить такую угрозу и приказал войскам принять соответствующие ответные меры.
Деканозов прервал его, напомнив, что искал встречи, что имел от правительства предписание обсудить с Риббентропом ряд вопросов о советско-германских отношениях.
Риббентроп резко прервал Деканозова. Ему нечего добавить к сказанному, кроме одного: действия Германии нельзя считать агрессией. Он встал, немного пошатываясь, и произнес: «Фюрер приказал мне официально сообщить вам об этих мерах по защите Германии».
Поднялись и русские дипломаты. Риббентроп выразил сожаление, что дело приняло такой оборот, сообщил, что всерьез хотел строить отношения между двумя странами на здоровой, разумной основе. Деканозов тоже выразил сожаление. У германского правительства совершенно неверное представление о позиции Советского Союза.
Когда русские дипломаты выходили из кабинета, Риббентроп догнал их; торопливо, хриплым шепотом, бессвязной скороговоркой прозвучали его слова: «Передайте Москве, что я был против нападения».
Они вышли на улицу. Было уже совсем светло. Защелкали фотоаппараты, стрекотали кинокамеры. Вернувшись в посольство, они пытались вызвать Москву. Четыре часа ночи (в Москве 6 часов утра). Телефонная связь прервана. Пробовали отправить посыльного на телеграф. Ему отказали. Но сзади посольства имелись ворота, Бережков проскользнул в них на маленьком автомобиле «опель-олимпия», добрался до главного почтамта, подал телеграмму.
– Москва? – удивился почтовый служащий. – Вы разве не слышали,
