конечно, не стала. Это уже для показа, назло. Мама придёт – сразу же увидит, спросит. А пусть спрашивает!.. Ольга ей тоже хорошо ответит. В смысле как надо!..
Было время садиться за уроки. Ольга переоделась в сухой халатик. А чулки снимать не стала, хоть и мокрые были. Подумала: «Пусть, пусть заболею!» Тоже назло.
Из окна непривычно дуло. Дождь и ветер не прекращались. На лоджии, в доме напротив, дралась сама с собою серо-синяя ковбойка, вывешенная на балконе. Ольгу познабливало… Батареи, что ли, топятся плохо?.. Она пощупала рукою батарею. Горячая. И опять подумала: «Заболею». И стало жаль себя…
Уроки на этот раз, как ни странно, делались даже легче обычного. А может, это было не так уж и странно. Ольге некого было бояться, что ошибку сделает или грязно напишет. Ведь раз она заболела, значит, в школу завтра не пойдёт. Значит, и уроки учить незачем. Ольга их учила сейчас просто так, для себя. Оттого и получалось!
На закуску ей оставалось чтение – стих выучить. Ольга влезла на диван с ногами, укрылась шалью. Мама говорит, она ещё от бабушки осталась. Чёрная шерстяная шаль в широкую белую клетку. Она хоть и тонкая, а тёплая. Её бы уж, честно говоря, выкинуть давно пора, вся латаная-перелатаная. Как-то однажды мама целое воскресенье на неё убила: наставила, наверное, штук десять чёрных шерстяных заплат (из куска старого платья). А дырочки поменьше заштопала. И опять стала шаль! А что? Пусть живёт в доме. Всё же бабушкина память…
Начало темнеть. Ольга лежала на диване под тёплой шалью – тихая, успокоенная, с выученным стихом в голове, с готовыми уроками. В доме напротив начали разноцветно загораться окна. Стали видны комнаты и люди в них. Ольга уже, кажется, и не сердилась. Просто она лежала и ждала. А потом уснула.
Снилась ей разная чепуха. Как в неисправном проигрывателе, перескакивало с одного на другое. Наверное, это болезнь входила в её тело – простуда. Ольга часа два проспала и ни разу не проснулась. А это тоже не очень-то хороший признак – сонливость.
Мама пришла и сразу обо всём догадалась. Сначала увидела мокрое пальто, затем – в кухне – скомканную записку и нетронутый обед, затем – в комнате – спящую дочку. Дотронулась губами до её лба – подозрительный оказался лоб.
Ольга проснулась, было темно. Однако она сразу почувствовала, что здесь мама. А потом и увидела – вот она сидит рядом с нею.
– Доча ты моя, доча! – сказала мама и провела рукою по Ольгиной щеке.
Ольга поймала эту руку, уткнулась в неё и заплакала. Так легко это вышло, так сразу…
– Ну ладно, – сказала мама. – Ну что ж теперь поделаешь? Ну прости. Больше не буду.
Но горько прозвенели эти последние слова, будто в маме тоже пряталась какая-то обида. Ольга даже плакать перестала.
– Я ж тебя ждала, – сказала она как бы в своё оправдание и шмыгнула носом. – А ты не шла.
– А я знаю. Я и говорю: прости меня, извини.
И опять то же! Опять Ольга насторожилась. И даже сердце заныло. Но не так, как
