судно с помощью ведер. То во время шторма с верхней палубы вдруг начали срываться ящики с фуражом и керосином, а также мешки со всевозможными припасами. Самыми опасными оказались незакрепленные мешки с углем, которые, срываясь, сносили все, что оказывалось на их пути. И, чтобы спасти барк от окончательного разорения, часть мешков попросту пришлось сбросить за борт.
А тут еще один за другим погибли два маньчжурских пони и собака, которые так пригодились бы полярникам во время их работы на ледовом материке.
Как только капитан узнал о потере, он тут же пригласил в кают-компанию, которая с первого дня плавания превратилась в штабную каюту экспедиции, своего «помощника по тягловой силе» Сесила Мирза и каюра Дмитрия Гирёва[7].
– Каково состояние ваших хваленых ездовых собак, Мирз? – поинтересовался капитан, когда офицер и погонщик собак предстали перед ним.
Они оба знали, что к собачьим упряжкам начальник экспедиции по-прежнему относится с недоверием, полагаясь исключительно на лошадок да еще на свое «заморское чудо техники» – тройку мощных механизированных саней на гусеничном ходу. Но вместе с тем понимали, что пристрастие капитана к своим миниатюрным лошадкам да к мотосаням ответственности за судьбу собак с них не снимает.
– Лайки плохо переносят это путешествие, сэр, – мрачно ответил лейтенант[8].
– У меня сложилось такое же впечатление, – проворчал Скотт.
– Животные явно не приспособлены к жизни на судне и к штормовым переходам, господин полковник флота, это очевидно.
Похоже, Мирз никак не мог смириться с тем, что офицера, чей чин соответствует чину сухопутного полковника, на флоте, а значит, и здесь, в экспедиции, организованной военными, именуют «капитаном». Теперь, когда Скотт представал перед полярниками и моряками без мундира, такое обращение к нему – «полковник флота» – одного из офицеров напоминало всем остальным о его высоком флотском чине. Тем более что рядом со Скоттом были еще капитан (командир) судна Эванс и кавалерийский капитан Отс.
Наверное, поэтому ни одного замечания Мирзу он так и не сделал, а все остальные офицеры постепенно перенимали эту форму обращения.
– Одного мы уже потеряли. Как ведут себя остальные? Каково их общее состояние?
– Такое же, как и большинства людей на этом судне, после всех пережитых ими штормов. Не считая, конечно, нескольких наиболее опытных моряков.
– Благодарю за уточнение, – сквозь зубы процедил Скотт.
– Но как только собаки окажутся на земле, в снегах, сразу же почувствуют себя в родной стихии, – заверил его Дмитрий, и капитан обратил внимание, что английский язык этого русского стал значительно чище и непринужденнее[9]. – Но пока что большинство из них терпят лишения от холода, поскольку находятся на мешках и просто на открытой палубе…
Дмитрий Гирёв (в дневниках Скотта – Dimitri Geroff, в некоторых отечественных изданиях – Горев, 1889–1932). Единственный русский участник экспедиции Скотта. Незаконнорожденный сын ссыльной каторжанки Евдокии Гирёвой из Пермской губернии и ссыльного каторжанина Георгия Сальникова из Саратова (брак каторжных в Российской империи не регистрировался, дети считались незаконнорожденными и фамилии им давались по фамилии матери). После смерти матери жил с отцом в Николаевске-на-Амуре, окончил церковно-приходское училище и в качестве каюра (погонщика собачьих упряжек) служил на почтовом тракте Николаевск – остров Сахалин. Помощник Скотта, английский офицер, путешественник Сесил Мирз (1877–1937), нанял его для работы в экспедиции, закупив при этом на Дальнем Востоке 33 ездовые собаки и шесть разнотипных нарт.
Лейтенант Сесил Мирз был ответственным за сохранность собак и за работу собачьих упряжек, а капитан драгунского полка (в романе, по русской традиции, он предстает в чине кавалерийского капитана, то есть ротмистра) Лоуренс Отс (в некоторых публикациях – Оутс) отвечал за сохранность маньчжурских пони и за работу их упряжек.
На быстрое овладение Дмитрием английским, а также на его сообразительность и трудолюбие, Скотт указывал в своем дневнике.
